История войны 1814 года во Франции - Модест Иванович Богданович

Уполномоченные Наполеона, прибыв во втором часу ночи в дом Талейрана, тотчас вошли в сношение с временным правительством. Известие об отречении императора французов в пользу своего сына распространило страх и смятение между всеми принявшими участие в последнем перевороте. Сам Талейран приостановил поездку Витроля, который должен был отправиться с письмом его к графу д’Артуа. Как, однако же, решение вопроса зависело не столько от временного правительства, сколько от союзных государей, то уполномоченные обратились к императору Александру. Государь, немедленно приняв их, приказал пригласить к себе генерала Дессоля, весьма уважаемого во французской армии и могшего подать голос в совещании маршалов, представителей войск. Затем, обратившись к уполномоченным, Александр изложил верный образ своих сношений с Наполеоном, упомянул о нашествии на Россию, сказал, что после сражений при Люцене и Бауцене союзные государи готовы были оставить Франции значительную часть ее завоеваний, что одержав победу в битве народов и достигнув Рейна, они предлагали границу по сей реке, что в Шатильоне они оставляли Францию в пределах, которые она имела при Людовике XIV, и что не успев заключить мира, составляющего единственную цель их действий, они были принуждены искать его в Париже. «Союзные монархи, – продолжал государь, – не хотят ни унизить Францию, ни установить в ней какое-либо правительство; они желают искренно, чтобы сами французы приняли то, которое, послужив к их благополучию, обеспечило бы спокойствие Европы».

В ответ государю Ней, с свойственной ему опрометчивостью, сказал, что французы страдали более всех от беспрестанных войн, веденных Наполеоном, и что они сами желали его низложения с престола. Такое признание должно было заставить императора Александра усомниться в преданности войск Наполеону и соделывало напрасными домогательства, основанные на вооруженных силах, состоявших в его распоряжении. Тем не менее, однако же, Ней и Макдональд горячо стояли за права короля римского, стараясь доказать, что восстановление Бурбонов, чуждых для Франции и не знавших ее, могло повести к смутам и снова нарушить спокойствие Европы. По их мнению, было всего удобнее составить правительство из тех самых людей, которые в продолжение 20 лет занимались общественными делами и которым наскучили войны столько же, сколько всей Европе, а господство дочери одного из союзных государей было бы вернейшим ручательством мира. Наконец, они старались доказать, что следовало сделать эту уступку войскам, готовым покориться, как только будут признаны права сына того, кому они были преданы всей душой.

Император Александр в ответ на доводы маршалов поставил им на вид последние постановления Сената, заметив, что уже был сделан важный шаг к восстановлению прежней династии и что почетнейшие представители Революции и империи приняли сторону Бурбонов. Как только государь упомянул о Сенате, пылкий Ней вскричал: «Этот малодушный Сенат, который мог предупредить много бедствий, противодействуя страсти Наполеона к завоеваниям, и который молчал, когда ему следовало говорить, какое право имеет он теперь подавать свой голос? Сенаторы покойно пользовались пожалованным им содержанием и поместьями тогда, когда мы орошали Европу своей кровью». Генерал Дессоль, чувствуя убедительность этих слов, обратился к великодушию государя. «Многие достойные люди приняли участие в восстановлении Бурбонов, полагаясь на союзных государей, – сказал он, – и потому было бы противно чести оставить их». Император Александр, видимо, тронутый и даже оскорбленный замечанием Дессоля, отвечал, что никто из вверивших себя ему и его союзникам не будет раскаиваться, что дело шло не о соблюдении каких-либо частных выгод, а о пользах Франции, Европы, всего Света и что надлежало руководиться высшими видами. Затем, внезапно прервав совещание, продолжавшееся почти всю ночь, государь ласково простился с маршалами, назначил им свидание на следующее утро и обещал сообщить решение, которое будет принято им вместе с союзником его, королем прусским.

Благодушие и очаровательный прием государя подали уполномоченным Наполеона надежду отстоять права короля римского и Марии-Луизы. В таком расположении духа они встретились в приемной комнате императора с некоторыми из членов и министров временного правительства. На приветствие генерала Бернонвиля Макдональд отвечал: «Подите прочь! Ваш поступок изгладил из моей памяти двадцатилетнюю дружбу».

А потом, встретив Дюпона, сказал ему: «Генерал! С вами поступили несправедливо, жестоко, но вы очень дурно выбрали время и средства отмстить за себя». Упреки маршалов повели бы еще к большим неприятностям, если б Талейран не предупредил их, заметив, что такие ссоры были неприличны в покоях российского императора, и пригласив маршалов сойти вниз, где находилось помещение для временного правительства. Но Макдональд отвечал ему: «Мы не признаем вашего временного правительства и не хотим знать его», – и тотчас ушел со своими товарищами24.

Но между тем как вопрос о регентстве был предметом спора во дворце Сен-Флорентинской улицы, он решился в Эссонн отложением мармонова корпуса.

Сам Наполеон ускорил это событие. Не надеясь на успех переговоров и предпочитая испытать счастье в новой борьбе, он все еще предполагал идти чрез Эссонн к Парижу, чтобы поразить союзников либо пасть под развалинами своей столицы. Желая посоветоваться с Мармоном, он потребовал его к себе в Фонтенбло; в случае же отбытия его в Париж с Коленкуром было приказано прислать в главную квартиру генерала, командовавшего его войсками. Полковник Гурго, которому Наполеон дал это поручение, человек храбрый и преданный, исполнил его довольно неловко, изъявил удивление, не найдя Мармона в Эссонн, и грозно спросил, кто командует в его отсутствие. Это был поседелый в боях Сугам, старший из дивизионных генералов мармонова корпуса. В таком же тоне обратился Гурго и к прочим генералам: Компану, Бордесулю, Мейнадье. Тогда же пришло из главной квартиры письменное приказание Сугаму немедленно прибыть в Фонтенбло. Пораженный страхом, Сугам вывел заключение, что Наполеон знал не только о секретной конвенции Мармона с князем Шварценбергом, но также об участии в ней дивизионных генералов 6-го корпуса[104] и что их призовут поодиночке в главную квартиру, чтобы арестовать либо расстрелять их. Сугам, никогда не отличавшийся преданностью Наполеону, тотчас собрал генералов 6-го корпуса, сообщил им свои подозрения и предложил им, не ожидая возвращения Мармона, перейти чрез реку Эссонн и поступить в распоряжение временного правительства. Генерал Сугам был озабочен своими опасениями до того, что поставил на дороге из Фонтенбло кавалерийский пикет с приказанием арестовать либо застрелить всякого офицера, едущего из главной квартиры. Напрасно состоявший при штабе Мармона полковник Фавье уговаривал Сугама ограничиться принятием мер для своей личной безопасности; на все его представления Сугам отвечал пошлой поговоркой: «Il vaut mieux tuer le diable que se laisser tuer par lui» («Лучше убить черта, нежели позволить ему убить себя»), –