История войны 1814 года во Франции - Модест Иванович Богданович

для благоденствия Франции и всего Света»39. Заботясь, как и всегда, облегчить участь больных и раненых, государь не делал никакого различия между своими и неприятелями и поручал осмотр госпиталей, в которых лежали французы, соотечественникам их, состоявшим в русской службе. «Я знаю, – сказал он однажды, – что такие поручения приятны им».

Император Александр щедро награждал французских чиновников, особенно имевших попечение о русских больных и раненых. Как многие из парижан обращались к нему с просьбой о помощи, то он, не имея возможности достоверно разведать об их положении, приказал разослать приходским священникам деньги для раздачи, по их усмотрению, неимущим жителям столицы. Однажды парижские банкиры пожертвовали в пользу наших раненых 8 600 франков, вырученных от промена русских ассигнаций. Государь, изъявив банкирам благоволение, приказал разделить эти деньги на четыре части и раздать русским, австрийцам, пруссакам и французам. Несмотря на неважность пожертвованной суммы, весьма замечательно основание, на котором ею воспользовались поровну свои и чужие, союзники и бывшие неприятели40.

Впоследствии, когда мало-помалу изгладилась память благодеяний, оказанных человечеству императором Александром, нашлись люди, полагавшие, что эти подвиги добра были сделаны из желания приобрести популярность – из политических расчетов. Да послужит путеводной нитью для сильных мира та политика, которая заставляет их искать любви народа! Когда за два тысячелетия пред сим угасла жизнь Александра Великого, жители Персии горько оплакивали покорившего их завоевателя. Подобно тому, жители Парижа, покоренные великодушием Александра Благословенного, видя его в среде своей одного, без всякой свиты, трепетали за драгоценную для них жизнь российского монарха. Генерал Сакен беспрестанно получал письма, в коих остерегали его насчет покушений против государя. Как эти письма большей частью были без подписи имени присылавших их лиц, то нет повода приписывать их какой-либо корыстной цели41.

В Париже, где мимолетные впечатления ежедневных событий быстро сменяются одни другими, долго оставалось памятным торжественное молебствие, совершенное 29 марта (10 апреля), в Светлое Воскресенье, на площади Согласия (place de la Concorde). В сей день для богослужения был сооружен престол на месте мученической смерти Людовика XVI. С раннего, прекрасного утра были расставлены отборные русские войска на площади и вдоль Елисейских Полей. Император Александр, сопровождаемый блистательным штабом союзных армий, французскими маршалами и генералами, при стечении огромного числа жителей, объехав войска, прибыл на площадь. При совершении молебна государь со всеми окружающими его преклонил колена на месте, где за двадцать лет пред тем пролита была кровь благодушного монарха. Торжественные возгласы многолетия сопровождались гулом русских орудий. По окончании молебствия Александр пожаловал бывшему наставнику своему Лагарпу, имевшему чин полковника, орден Св. Андрея Первозванного42. Так Благословенный монарх, воздав успехи свои Богу, спешил дать должную награду достойному мужу, развившему в его сердце начала добра, на счастье России и всего Света.

После праздника Пасхи император Александр переехал из талейранова дома в Елисейский дворец (Palais-Elysée).

По отречении Наполеона он был оставлен почти всеми своими сподвижниками. Из ближайших к нему лиц остались верны падшему величию только генералы Друо и Бертран и герцоги Виченцский (Коленкур) и Бассано (Маре). Все прочие под разными предлогами уехали в Париж.

Там, в ожидании прибытия Бурбонов, распоряжалось временное правительство. Немалого труда стоило Талейрану умерять домогательства эмигрантов. Витроль, под влиянием отживших понятий прошлого столетия, восставал именем новых властителей Франции против трехцветной кокарды, против притязания, изъявленного Сенатом, облечь графа д’Артуа правами королевского наместника и, наипаче всего, против Конституции, которой хотели оградить власть короля. Талейран, не входя в спор с жарким роялистом, отвечал ему, что следовало ехать неотлагательно к принцу и пригласить его в Париж и что дело уладится по его прибытии. Желая, однако же, убедить Витроля в основательности требований временного правительства, он испросил у императора Александра аудиенцию Витролю. Государь, выслушав заносчивые предложения представителя роялистской партии, сказал ему, что союзные монархи не для того перешли через Рейн с 400 тысяч человек, чтобы поработить Францию эмигрантами. «Мы последуем, – продолжал он, – мнению Сената. Не заставьте нас раскаяться в том, что нами сделано в пользу Бурбонов». Витроль не смел противоречить столь решительно выраженной воле российского монарха, но остался верен своим убеждениям. Отправясь навстречу графу д’Артуа, он нашел принца в Нанси и сопровождал его вместе с роялистами д’Эскаром, Полиньяком, Дамасом и проч. до замка Ливри (Livry), в 12 верстах от Парижа, где граф д’Артуа ночевал с 30 на 31 марта (с 11 на 12 апреля). На всем пути чрез разоренную страну встречались принцу немногие жители, остававшиеся при своих родных пепелищах; они радовались вестям о предстоявшем мире, удивлялись возвращению Бурбонов и были холодны к принцу. Шалон во время проезда его был почти пуст; в Мо епископ, префект, чиновники и почетнейшие граждане уехали из города, чтобы не встречать его. Несмотря, однако же, на все это, находчивость и ласковость графа д’Артуа победили общее равнодушие, и роялисты надеялись, что он будет принят с восторгом в Париже. Витроль, получив на пути от Талейрана известие о принятии и обнародовании в столице Конституции, составленной Сенатом, а также о всеобщем желании народа и союзных монархов, чтобы принята была Бурбонами трехцветная кокарда, снова изъявил свое неудовольствие на Талейрана, и хотя сам принц старался успокоить его, однако же он, plus royaliste que le Roi-même (более роялист, нежели сам король), снова отправился в Париж, чтобы отклонить требования временного правительства. Вечером 30 марта (11 апреля) Витроль посетил Талейрана и вступил с ним в продолжительную беседу, пылко отстаивая то, что казалось ему существенным делом для династии Бурбонов. Другой вопрос – о кокарде – случайно решился без всякого затруднения. Едва лишь была обнародована Конституция в Париже, как многие роялисты отправились в различные стороны, распространяя весть о восстановлении Королевского Дома и приняв белую кокарду как эмблему соединения всех французов под общим знаменем Бурбонов. Несколько из них, прибыв в Руен (Rouen), явились к маршалу Журдану, начальнику тамошнего военного округа. Журдан, ненавидевший Наполеона и расположенный к Бурбонам, выказал готовность исполнить распоряжения Сената и приказал своим войскам надеть белую кокарду. Когда же пришло донесение о том в Париж 28 марта (9 апреля), парижская национальная стража также получила приказание заменить трехцветную кокарду белой и сначала была недовольна этим распоряжением, но потом роялисты уладили дело, условясь, что граф д’Артуа вступит в столицу в трехцветном мундире национальной стражи и с белой кокардой. Что же касается до принятия графом д’Артуа от имени Людовика XVIII Конституции, составленной Сенатом, то сей вопрос был предметом долгого спора, пока Талейран, выведенный из терпения, наконец сказал Витролю: «Entrez d’abord, et nous