Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Новое отношение было не только к инородцам внутри России, врангелевское правительство искало и какого-то приемлемого для обеих сторон решения украинского вопроса. Впрочем, это были только пожелания, и притом крайне неопределённые. В какую практическую форму они вылились, я скажу позже. Но всё же сдвиг был огромный, так как при Деникине украинского вопроса как бы вовсе не было. Была Южная Россия, и это всё. Что касается инородцев, отделившихся после войны от России, то, принимая во внимание невозможность одновременно и борьбы с большевиками, и процесса «собирания русской земли», врангелевское правительство не желало раздражать их, как это делал Сазонов во время Версальской конференции. Если и не готовы были считать их союзниками или просто друзьями, то, во всяком случае, не желали видеть их определёнными врагами.

Конечно, Врангель, как и Деникин, не считал отделение от России Балтийских стран, Грузии, Армении безвозвратной потерей для русского государства. Но он понимал, что, занимая всего-навсего Таврическую губернию, неуместно принимать великодержавный тон в отношении новых государств, выделившихся из России. Поэтому, хотя во врангелевском окружении созревал лозунг федерации, о лимитрофах предпочитали молчать, не раздражая их фактически бесполезными протестами.

Что же, в сущности, было нового в национальном вопросе, кроме принципа федерации, впоследствии провозглашённого официально? Новым был тон примирения с фактами. Однако когда я спросил Нератова, что он думает о военном союзе Врангеля со всеми новообразованиями против большевиков, оформленном международным договором, в частности о таком формальном союзе с поляками, где предусматривался бы как удачный, так и неудачный конец войны с Советами, Нератов ответил, что так далеко Врангель идти не может. Организовать «крестовый поход» всех инородческих государственных образований против большевиков значило бросить всю Россию под большевистский красный стяг, который неминуемо станет тогда символом объединения России. Такое решение национального вопроса было бы антинациональным, и белое движение стало бы попросту авантюрой чисто классического характера.

Война с Польшей в России популярна, и эта популярность удвоилась бы открытым союзом Врангеля с поляками. В ответ на моё замечание, что военная конвенция с Польшей не должна быть обязательно открытым договором, а может быть и секретным, Нератов саркастически улыбнулся, заметив, что теперь тайных договоров нет, ибо все тотчас же становится явным.

Тогда я сказал, что фактически этот союз с поляками против большевиков существует и Врангель и поляки сражаются с Советами, но при теперешнем положении совместные военные действия без формального соглашения являются азартной игрой, исход коей далеко не известен. Может быть, выиграет Врангель, может быть, Польша, может быть, на обоих фронтах большевики. Польша имеет огромное значение для союзников, в частности для Франции, с поражением поляков последняя никогда не смирится и в крайнем случае решится на войну с Советами, а кто заступится за Врангеля, если он будет разбит большевиками?! В этих условиях, рискуя стать непопулярным в русских национальных антибольшевистских кругах, надо идти на самый действенный, самый крепкий военный союз с поляками и выбивать большевиков с помощью тех реальных сил, которыми мы сейчас располагаем, т.е. инородцев. «Клин клином вышибай», вся советская революция шла под главенством инородческих элементов, начиная с евреев и кончая латышами и эстонцами. Большевики используют и инородцев, и иностранцев (неприятельских военнопленных), антибольшевики должны идти по их стопам. Военный союз с Польшей, закреплённый участием в нём наших бывших союзников и Hinterland в лице народностей России, ныне ставших самостоятельными, — вот ближайшая задача врангелевской дипломатии.

Однако, судя по словам Нератова, процесс «поумнения» белого движения не продвинулся настолько далеко, чтобы от врангелевского дипломатического ведомства можно было ждать выработки смелого и решительного плана, способного вывести Россию на новый путь. В этом вопросе изменились лишь методы, а существо осталось тем же: Сазонов не желал договариваться ни с поляками, ни с прочими инородцами, не желали этого делать и врангелевские дипломаты. Всё, от чего они отказались, — это от бесполезного раздражения и надменно-презрительной позы Сазонова.

Удивительно, как Нератов, с которым я и тогда, и позже говорил о польских делах, успокаивался на идеологических туманностях, характерных для Струве, но неуместных для дипломата-практика. Только после разгрома Врангеля он чистосердечно признался мне, что недооценивал значение Польши в борьбе с большевиками. И это несмотря на то, что я подробно рассказывал ему о взглядах на этот вопрос В.А. Маклакова, который выразил их в столь наглядной форме.

Следующий вопрос — об отношении к большевикам. Врангелевское правительство не могло, естественно, отступить от основных положений о неприемлемости большевизма для России, однако методы должны были измениться. Нашумевшее в своё время предложение Ллойд Джорджа о конференции с участием русских антибольшевиков с большевиками рассматривалось во врангелевских кругах иначе, чем при Деникине. Абсолютное отрицание каких бы то ни было переговоров с большевиками сменилось скептическим отношением к их результатам, но возможность их не исключалась.

Струве, по словам Нератова, готов был сесть за один стол с большевиками при условии, что тут же будут находиться и представители других европейских государств, в первую очередь союзников. Большевики, конечно «нахамят» и тем самым вызовут симпатии иностранцев к антибольшевикам. Это была любимая мысль Струве — подчёркивать контраст между Советами и их противниками, он доводил её до логического конца, говоря об одновременном и параллельном существовании двух Россий — коммунистической и антибольшевистской. Под величайшим секретом Нератов сказал мне, что само назначение Струве на пост министра иностранных дел вызвано отчасти и тем, что когда-то, при основании Российской социал-демократической партии, он сидел на одном диване с Лениным. Эти неожиданные конфиденции оставляли впечатление

нет стр 542

Европа не была готова. Великие союзные державы боялись повторения Версальского конгресса, но теперь уже с участием большевиков и не примирённых с союзниками немцев, которые потребовали бы равноправного отношения к себе. Военные умонастроения были ещё слишком свежи, чтобы развернуть перед большевиками единый буржуазно-демократический фронт, а без этого такая конференция явилась бы только козырем для большевизма.

Отмечаю эти новые настроения врангелевского правительства прежде всего из-за их новизны, а также потому, что они весьма симптоматичны. Новизна заключалась в том, что в деникинское время нельзя было даже представить себе, чтобы Сазонов сидел за одним столом с большевиками, хотя бы в присутствии иностранных дипломатов, а симптоматичность — в том, что деникинское правительство до последнего момента не теряло надежды на окончательную победу над большевиками, тогда как Врангель и его окружение таких иллюзий не имели. Отсюда более скромные амбиции — параллельное существование советского и