Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

деле грек с чисто греческой фамилией и говоривший по-русски с акцентом, но, чтобы попасть в драгоманат, ставший внезапно Фёдоровым. У нас смеялись: «Tel maitre, tel valet», при фальшивом «князе» не менее фальшивый «Фёдоров». Заведовал архивом посольства нештатный служащий Гвоздинский, а его брат был смотрителем здания. Гвоздинские были старые служащие, и хотя они не числились в штате и не были на дипломатическом положении, но благодаря тому, что они и во время войны оставались в Константинополе в составе нидерландской миссии, охранявшей русские интересы в Турции, они сохранили облик прежних служащих посольства. У них полностью осталась вся их обстановка, и они удивляли наших обедневших секретарей посольства, отдавая бельё в стирку раз в три месяца.

Впрочем, и в прежние времена нештатные служащие посольства и даже швейцар Жорж были богаче штатных секретарей, давая им в царское время большие суммы взаймы. Когда послом был мой дядя Н.В. Чарыков, этот самый Жорж отдавал ему в наём пару лошадей с очень элегантным экипажем — вещь, возможная только в условиях русской заграничной дипломатической службы.

Вне посольства, но официально ему подчинённым было наше генеральное консульство. Во главе его находился Н.П. Якимов, настолько же хороший консул, насколько плохой дипломат. Теперь он был в своей стихии, и мне часто приходилось иметь с ним дело, причём я должен засвидетельствовать его полную корректность по службе и добросовестное исполнение им своих обязанностей. Как все настоящие консулы, находившиеся на Востоке, он терпеть не мог наших военных, которые именно на Востоке склонны были вмешиваться в гражданскую компетенцию консульств и нарушать их права и привилегии. А между тем именно в это время Константинополь в его русской части был наполовину военным городом. Военный агент генерал Лукомский смотрел сквозь пальцы на всякого рода выходки своих подчинённых в отношении нашего консульства, и тогда Якимов неизменно обращался к Нератову, который улаживал конфликты в личных беседах с Лукомским.

После моего появления в посольстве Якимов, так недоверчиво отнёсшийся ко мне в феврале при моём проезде в Париж, весьма охотно прибегал к моей юридической помощи, отыскивая чуть ли не в каждом деле юридический элемент. В действительности это была просто уловка, чтобы свалить какое-либо неприятное для военных дело на руки посольства, которое, естественно, обладало большим престижем, чем консульство с Якимовым во главе. Мне волей-неволей приходилось довольно часто выступать арбитром между консульством и военными чинами, хотя в сущности «юридический элемент» дела заключался в каком-либо настолько явном беззаконии, что Якимов смело мог бы обойтись без меня. Надо, впрочем, в оправдание Якимова сказать, что наше посольство занималось больше международной политикой, тогда как Якимову приходилось заниматься житейской прозой, и наличие военной диктатуры в Крыму не могло не отразиться на поведении военных в Константинополе. Помощником Якимова был молчаливый и весьма работящий чиновник Акимович.

Генерал Лукомский размещался в здании посольства, там же была и его военная канцелярия. В одном из флигелей, прежнем помещении драгоманата, располагалась военно-морская агентура, во главе которой стоял одноглазый капитан Олег Щербачев. Из русских военных властей мне чаще всего приходилось иметь дело с ним, так как больше всего разного рода юридических дел было именно по морской части — русские торговые суда подвергались всяческим притеснениям. Случилось так, что я поселился в том же самом Бебеке, что и Щербачев, который хорошо знал моего дядюшку Чарыкова и бывал у него. Разница между нами была в том, что я отправлялся в Константинополь на службу на трамвае, а Щербачев — в своём автомобиле. Несколько раз после каких-то общих дел он подвозил меня в Бебек на автомобиле.

В сущности, он мог бы регулярно ездить со мной утром, так как время службы у нас приблизительно совпадало, тем более что автомобиль был казённый. Однако до такой степени любезности Щербачев никак не мог дойти, и, вероятно, вековой антагонизм штатских и военных чинов посольства не позволял ему быть джентльменом до конца. Само собой разумеется, Нератов тоже имел посольский автомобиль, но по крайней своей скромности пользовался им чрезвычайно редко, лишь для торжественных дипломатических визитов, тогда как Лукомский и Щербачев пользовались ими каждую минуту и при всех случаях, не исключая и загородных увеселительных прогулок. Одним словом, они вели себя как в прежнее время наши (и иностранные, само собой разумеется, тоже) посольства, а Нератов — как донельзя скромный петербургский чиновник.

Помимо перечисленного выше персонала посольства в Константинополе было немало чиновников дипломатического ведомства, которые не попали ни в штат посольства, ни в штат консульства. Среди них — прежние чиновники министерства, которые фактически бросили дипломатическую службу и перешли на другую. Например, один из молодых чиновников Среднеазиатского отдела, Олесницкий, служил в константинопольском отделении «Добровольного флота». Его карьера тогда казалась более надёжной, чем посольская или консульская да и вообще дипломатическая служба, и я полушутя-полусерьёзно просил его взять меня под своё покровительство, когда произойдёт крах Врангеля. И хотя по прежнему служебному рангу он был гораздо ниже меня, произойди этот крах врангелевского правительства в тот момент, Олесницкий мог бы оказать мне большую услугу. В материальном отношении он уже тогда был устроен лучше меня.

Подкоп под врангелевское правительство

Но были и чиновники министерства, занимавшие прежде высокие посты, а ныне жившие в Константинополе просто как частные лица. Таким был, например, В.И. Некрасов, во времена Терещенко занимавший, после ухода В.О. фон Клемма, ответственный пост начальника Среднеазиатского отдела. Нератов предложил Некрасову пост советника посольства в Константинополе, однако тот, человек вообще честолюбивый и добивавшийся в 1917 г. высокого положения, предложение отклонил. Как он мне объяснил, мотивом его отказа послужило легальное, под своим именем, пребывание его жены в занятой большевиками Одессе. Он боялся, что назначение его на должность советника посольства в Константинополе при врангелевском правительстве может вызвать репрессии со стороны большевиков в отношении его жены.

Мотив, должен сказать, малоубедительный: у каждого из нас были родные в советской России, и при мне А.В. Кривошеин говорил, что большевики сказали Ллойд-Джорджу, будто сын П.Б. Струве находится на советской службе и они его не трогали. Кривошеин указывал на коварство большевиков, чьи аргументы сильно подействовали на англичан. Если, однако, сына врангелевского министра иностранных дел не тревожили, то почему стали бы применять репрессалии против жены чиновника посольства Некрасова? С другой стороны, несомненно, в Константинополе уже тогда были негласные большевистские агенты, и они наверное знали, что Некрасов находится в Константинополе и живёт в здании посольства. Но, конечно, у страха глаза велики. Некрасов говорил мне, что ждёт скорого отъезда жены из Одессы