Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Как бы то ни было, если Некрасов и не захотел поступить на службу в посольство, это не означало, что он действительно полностью устранился от дел. Сам Нератов не раз советовался с ним, ибо Некрасов долго жил на Востоке и хорошо его знал, тогда как Нератов знал только петербургские архивы по восточным делам. Мне приходилось не раз бывать у Некрасова, и он со мной откровенно говорил на разные темы. Из этих бесед я понял, что Некрасов ни в малейшей мере не сочувствует направлению внешней (и внутренней) политики Врангеля и жестоко критикует линию поведения нашего дипломатического ведомства.

Некрасов говорил мне, что, к сожалению, не сомневается в крахе всего белого движения ввиду нереальности поставленной перед ним конечной цели — реставрации монархии. Он был одним из немногих чинов нашего министерства, которые возвратились на дипломатическую службу благодаря Февральской революции и были не за страх, а за совесть преданы идеям демократии и радикального обновления России. Он особенно горячо ратовал за коренную реорганизацию дипломатической службы и всего ведомства. Благодаря Некрасову в нашем министерстве был введён новый служебный формуляр, где вместо прежде обязательного перечисления сословного состояния служащего и родовых поместий отмечались учёные степени, труды и научные командировки — вопросы, представлявшиеся огромному большинству служащих министерства «нескромными».

Если принять во внимание радикальные взгляды Некрасова и его пессимистические воззрения на белое движение, то его отказ от назначения приобретал характер демонстрации и шахматного хода. Он просто не верил в прочность врангелевского правительства, но ошибочно полагал, что после победы большевиков над Врангелем Россия сбросит с себя и их, чтобы перейти к новой, демократической эре своего исторического существования. Насколько его пессимизм в отношении Врангеля оправдался, настолько же его оптимизм в отношении «демократических инстинктов» русского народа оказался ошибкой.

Познакомившись поближе с настроениями Некрасова и узнав впоследствии, что его жена так и не приехала из советской России, я убедился, что его отказ не имел ничего общего с беспокойством касательно репрессалий в отношении жены. Некрасов просто выжидал, когда падёт Врангель, как выжидал и другой мой коллега по дипломатическому ведомству — князь Л.В. Урусов. Как это ни странно, несмотря на противоположность взглядов (Урусов по рождению и воспитанию принадлежал к определённо правым), некрасовская тактика совпадала с урусовской. Здесь, в Константинополе, это было особенно заметно.

Живя в самом нижнем, подвальном этаже посольства, Некрасов в своём подполье не только занимался ожесточённой критикой нашего дипломатического ведомства, но и нащупывал себе сторонников из внешнего мира. Так, например, он мне с таинственным видом говорил, что далеко не все «генералы» сочувствуют правой ориентации Врангеля и в его окружении имеются люди демократического образа мыслей, готовые в случае краха врангелевского предприятия взять власть. Я не придавал особого значения словам Некрасова, зная его как хорошего специалиста по восточному вопросу, но сомневаясь в его сколько-нибудь обширных связях в военном мире, тем более что он никогда ни одного имени не называл и облекал все свои рассуждения на эту тему большой таинственностью.

Но впоследствии я убедился, что был неправ, недооценивая «подпольной» деятельности Некрасова. Так, например, во время моей последней поездки в качестве дипломатического курьера в Севастополь перед самой эвакуацией я вдруг встретил там Некрасова. Он пригласил меня в гостиницу «Франция» и там познакомил с целым рядом пожилых военных — действительно генералов в казацкой форме. Некрасов был очень возбуждён, что при его обычной флегме было явлением исключительным, и, представив меня окружающим, без всякого предисловия начал горячо критиковать политику Струве, говоря, что тот ведёт антибольшевистское движение к краху. «Необходимы коренная перемена внешней политики и решительный поворот всего правительства к искренней демократии. Струве должен уступить место профессиональным дипломатам демократического миросозерцания», — говорил Некрасов при явном одобрении окружающих.

Обстановка была похожа на заговор, и я чувствовал себя крайне неловко, будучи как-никак на правительственной службе и совершенно не зная окружавших меня генералов-«демократов». Беседуя с Некрасовым с глазу на глаз, я откровенно соглашался с его мыслями, но здесь надо было быть начеку, тем более что в душе я не был уверен в «искреннем демократизме» (по выражению Некрасова) присутствовавших генералов. Ввиду этого я не столько говорил сам, сколько слушал, поражаясь смелости Некрасова. Его намёки на необходимость смены руководителя внешней политики были весьма прозрачными и говорили о личных амбициях самого Некрасова. Он впервые предстал передо мной в качестве кандидата в министры иностранных дел от «демократической» части окружения Врангеля, при этом чисто военного.

Само собой разумеется, этот план мог быть осуществлён лишь в случае ухода главнокомандующего. Думаю, что, генералов-«демократов» международная политика интересовала меньше, чем вопрос о главном командовании, и, судя по серьёзности тона Некрасова и окружавших его военных, не произойди так внезапно эвакуация всей врангелевской армии, весьма вероятно, была бы предпринята решительная попытка сместить Врангеля, избрать нового главнокомандующего и создать правительство «демократического образа мыслей». Но эвакуация сделала всё это невозможным.

Когда я в Константинополе снова увидел Некрасова, он был совершенно потрясён происшедшим и не хотел даже говорить о дальнейшей борьбе с большевиками. Видно было, что он перенёс глубочайшее личное разочарование. Даже в момент Октябрьской революции 1917 г. он был в более бодром настроении, чем тогда. Эта моя встреча с Некрасовым в самом начале ноября, перед эвакуацией, задним числом раскрыла мне глаза на его отказ от службы в посольстве на столь почётном положении, какое ему было предложено, — положении советника посольства — и на всю его «подпольную» деятельность летом 1920 г. в Константинополе.

От моего помощника М.Н. Вейса, который по моему настоянию приехал в Константинополь и был в тесных дружеских отношениях с Некрасовым, я узнал, что последний самым серьёзным образом рассчитывал на смену (возможно, и в результате переворота) всего врангелевского правительства, начиная с самого Врангеля и кончая Струве, чтобы занять в новом южнорусском правительстве пост главы дипломатического ведомства и руководителя международной политики. О том же мечтал и Урусов, только, сидя в Париже, он лишь издали подкапывался под врангелевское правительство, а Некрасов работал осторожно, но настойчиво на месте и, вероятно, преуспел бы в своём заговорщическом предприятии, если бы не опоздал. Этот факт, однако, показывает, до чего неожиданна была врангелевская эвакуация как для сторонников и ближайшего окружения Врангеля, так и для его противников. К этому я ещё вернусь и приведу соответствующие фактические данные.

Соперничество военных и штатских

Среди тех чиновников, чьё пребывание в Константинополе ко времени моего приезда туда