Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

победы большевизма на всём протяжении необъятной России, в особенности при явной германофильской ориентации вождей большевиков, были построены на наивной вере в дальновидность и прозорливость европейских союзных дипломатов в русских делах. Я, только что приехавший из Парижа, не мог не противопоставить этим необоснованным надеждам жестокую прозу европейского равнодушия к судьбам России, положившей три с половиной миллиона людей в мировой войне.

Впоследствии Струве говорил мне то же самое об этих иллюзиях относительно союзников у генералов Врангеля, которые он тоже стремился разрушить, но не мог. По его словам, не будь этих иллюзий, Врангель не допустил бы эвакуации, а продолжал бы сопротивляться большевикам. Может быть, результат был бы тот же, но такой гигантской эвакуации, похожей на исход, никогда бы не случилось, равно как и последующих галлиполийских надежд на какую-то «русскую армию», которую-де союзники бросят либо на Одессу, либо на Кубань, либо на Кавказ.

Военная диктатура заключалась не только в том, что главой правительства был генерал, но и в том, что политикой распоряжались ближайшие сотрудники Врангеля, тоже военные. Врангель так же мало доверял штатским дипломатам, как Вильгельм II не верил при начале войны 1914 г. своим послам вроде князя Лихновского в Лондоне. Мы все, тогдашние чины посольства в Константинополе, с ужасом констатировали глубочайшее заблуждение врангелевских военных кругов касательно союзников и Европы, но не могли, конечно, предполагать, что эти заблуждения станут причиной катастрофы врангелевской армии.

Отношения с Турцией

Первым крупным делом, которым мне пришлось заняться в посольстве наряду с ворохом текущих дел юридического свойства, был вопрос о признании нашего представительства со стороны Оттоманской Порты.

Севрский мир с Турцией был свершившимся фактом, однако были всякие, весьма притом существенные, «но». Эти «но» заключались в том, что, в сущности, Турция не столько была разбита союзниками, сколько сама пожелала мира. По инерции, под влиянием грандиозного краха всей габсбургско-гогенцоллернской эпопеи, в связи с поражением Болгарии Турция тоже перестала воевать. Севрский трактат расчленил и уничтожил бывшую Оттоманскую империю, оставив собственно Турцию. Если бы Россия участвовала в составлении этого акта, он был бы ещё более неблагоприятен для турок, так как Анатолия, например, отошла бы к России и Чёрное море стало бы фактически русским озером из-за обладания Царьградом. Одно это обстоятельство открывало перед Россией такие блестящие перспективы, что Англия, например, не могла в душе не радоваться отсутствию представителей России на Севрском конгрессе. Этот конгресс отвечал всем самым смелым надеждам союзников в турецком вопросе. Правда, за Россией (как и за САСШ) было оставлено место в Высшей контрольной комиссии по Черноморским проливам, но какая это была жалкая уступка после договора 1915 г., по которому весь Константинополь, Босфор и Дарданеллы должны были стать русскими! К этому надо добавить то, о чём широкая европейская публика вообще не знает: все турецкие силы на малоазиатском побережье Чёрного моря были совершенно разбиты нашим Черноморским флотом. Таким образом, если все попытки союзников взять Дарданеллы кончились неудачей, то Россия действительно как на море, так и на суше нанесла Турции тяжелейшие поражения — в который раз! Теперь Россия, географически самая близкая к Турции великая держава, не участвовала в Севрском акте, расчленившем эту страну.

Однако не только отсутствие России в Севре было слабым местом мирного договора с бывшей Оттоманской империей. Как тогда метко острили, весь Севрский трактат напоминал севрскую фарфоровую вазу, которая при первом толчке должна неминуемо разбиться. Удивительно, что французские дипломаты, традиционно отличавшиеся вкусом и остроумием, допустили такую символическую оплошность, подчеркнув хрупкость мира с непобеждённой по существу Турцией ещё и тем, что назвали этот мирный договор Севрским. Бесчисленные остроты на этот счёт, слышанные много раз из уст иностранных дипломатов в Константинополе, оправдались в самом скором времени, когда по наущению англичан началась греко-турецкая война, закончившаяся победой турок и приведшая к пересмотру Севрского мира, который в 1923 г. был заменён Лозаннским договором.

Из всех документов тогдашнего времени и из свидетельств людей, хорошо знавших Турцию, мне было ясно, что главным препятствием для осуществления Севрского акта было именно то обстоятельство, что в военном отношении турки не были побеждены. Психологии побеждённых у них не было, и они ждали только момента, чтобы с оружием в руках вернуть себе то, что на бумаге было у них отнято. С другой стороны, как я отмечал в начале моих записок, ни Англия, ни Франция не могли содержать на Ближнем Востоке сколько-нибудь значительные военные силы, чтобы силой оружия заставить Турцию примириться с Севрским трактатом.

Каково же в этот момент было положение врангелевского правительства по отношению к Турции? Севрский трактат не был подписан ни одним русским представителем — ни советским, ни антибольшевистским, следовательно, для Врангеля он не был обязательным. В этом была положительная сторона, ибо ответственность за этот акт ложилась на южнорусское правительство. Однако, турки понимали, что, присутствуй на Севрском конгрессе русский делегат, этот акт был бы для них ещё тяжелее, ибо тогда Константинополь пропал бы для них безвозвратно вместе с Черноморскими проливами, равно как и Анатолия, не говоря уже об Армении, которая и без того по Севрскому миру фактически отделялась от Турции.

Турки не могли не видеть во Врангеле как носителе идеи Великой России с её вековечным стремлением к тёплому морю своего потенциального врага. Но в данный момент какую угрозу могли представлять для Турции врангелевская армия и флот? Совершенно никакой! Следовательно, опасения по поводу будущей Великой России имели лишь отдалённое, академическое, так сказать, значение. Турции в её тогдашнем положении не к чему было увеличивать число своих врагов, равно как и Врангелю. Это была политическая почва, на которой можно было договориться.

Юридически нам необходимо было так или иначе оформить наши отношения, хотя бы из-за наличия большого числа русских подданных в Турции, главным образом в Константинополе. Капитуляции, как известно, были отменены турками ещё в начале мировой войны декретом 1914 г. По Севрскому трактату, однако, капитуляции восстанавливались, т.е. по-прежнему европейцы-христиане должны были судиться не в турецких судах, а в своих консульских. Мы не могли допустить, чтобы русские подданные были париями среди других европейцев и судились наравне с туземцами в турецких судах. Такое положение было бы недопустимо и даже непонятно и для турок, привыкших смотреть на русских как на своих самых могущественных и опасных соседей. До такой степени уронить престиж русского имени в Константинополе, который сам-то должен был стать русским, было бы совершенно непростительным со стороны нашего посольства.

Но, чтобы избежать этого, необходимо было добиться признания турками врангелевского правительства,