Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

меня особенно поразило, был официальный юрисконсульт севастопольского управления иностранных дел, мой бывший начальник М.И. Догель. Он уехал из Парижа за две недели до моего отъезда и всё никак не мог попасть в Севастополь, хотя путешествовал в качестве дипломатического курьера, а курьерам, как известно, не полагается задерживаться в пути. Если Догель задержался в Константинополе несмотря на то, что в Севастополе ему не было заместителя, то, как я потом узнал, причиной тому было его желание получить то место, которое я выбрал для себя, — место юрисконсульта при посольстве.

Сибарит и человек, совершенно непригодный для серьёзной дипломатической работы, Догель, родственник Нератова, собирался под крылышком посла пожить в своё удовольствие на заграничном положении, спокойно ожидая краха врангелевской армии. Эта комбинация была расстроена моим приездом с письмом Струве. Догелю приходилось возвращаться в Севастополь, и он с большим неудовольствием оторвался от своей неизменной рюмки вермута в константинопольских кафе, где просиживал целые дни. По всему было видно, что мой приезд был для Догеля жестоким разочарованием. Но он был воспитанным человеком и ко мне относился с прежней любезностью. В моём приезде в Константинополь Догель усмотрел недоверие к врангелевскому предприятию. Он считал, что я тоже выжидаю: будет у Врангеля успех — я поеду в Россию, лопнет предприятие — вернусь спокойно в Париж. Одним словом, он видел в моей службе в Константинополе один политический расчёт, и только.

Перед своим отъездом в Севастополь он разоткровенничался до того, что, предсказывая мне почему-то блестящую будущность по дипломатической части, говорил, что без всякого стыда готов служить моим помощником, так как я по своим качествам будто бы заслуживаю высоких постов, а он сознаёт свою непригодность. Мне было неловко выслушивать эти комплименты, которые я приписывал вермуту, и я с полной искренностью отвечал, что в столь тяжёлых условиях никто из нас не может поручиться не только за свою карьеру, но и за свою жизнь.

Догель наконец уехал в Севастополь, рассказав мне, однако, ряд интересных фактов, касающихся назначения Нератова в Константинополь, фактов, почерпнутых им от самого Нератова. Оказывается, удаление Нератова в Константинополь было почётной отставкой, равно как и назначение Лукомского на пост военного представителя. Вначале предполагалось, что Нератов останется в Севастополе как руководитель внешней политики, т.е. в качестве министра иностранных дел, а Струве должен был стать министром торговли и промышленности. Но Нератов сам не пожелал занять пост министра, который несколько раз вплотную приближался к нему в течение последних десяти лет и в последнюю минуту ускользнул. Он захотел получить какое-либо заграничное назначение. Врангель воспользовался этим, чтобы удалить, в свою очередь, и Лукомского, а дабы никому из них не было обидно, обоих назначили в Константинополь. При этом Врангель лично объяснил Нератову, почему назначает его в Константинополь, столь близко от себя: если Струве не окажется на высоте положения, то его сможет заменить такой опытный профессиональный дипломат, каким был Нератов.

Из этого видно, что назначение Струве было своего рода экспериментом Врангеля, экспериментом, оказавшимся чрезвычайно удачным с точки зрения последнего, ибо Струве добился признания Врангеля французским правительством. Правда, именно политика Струве в польском вопросе погубила врангелевскую армию. Не знаю, однако, хватило ли бы у Нератова смелости встать на новый курс в этом коренном вопросе международной политики южнорусского правительства. Причиной его отказа принять портфель министра иностранных дел при Врангеле было, по словам Догеля, неверие в конечный успех врангелевского предприятия.

Я имел впоследствии возможность убедиться, что это было именно так. Беспокоило Нератова также и то, что Струве, который обязательно должен был войти в состав правительства, не скрывал своего желания заняться именно международной политикой. При этом возникло бы соперничество между Струве и Нератовым, чего последний не желал, предпочитая вообще не претендовать на первую роль при таком положении.

В настоящий момент, как говорил Догель, главное внимание Нератова было направлено на то, чтобы при ведении знакомого ему дипломатического дела не поссориться с военными властями, что было чрезвычайно трудно при вышеупомянутом дуализме гражданского и военного представительств в Константинополе. Само собой разумеется, чисто дипломатическое государственное представительство выше, чем военное. Обычно военный агент имеет свою собственную компетенцию — весьма деликатного свойства и отделённую от общедипломатического представительства. К сожалению, военный агент, как правило, берёт на себя роль добровольного доносчика и соглядатая за стоящим выше его дипломатическим коллегой, и так как в политике всякое должностное лицо чаще всего имеет свои собственные взгляды, то он в донесениях своему военному начальству критикует линию поведения посла и посланника и нередко может нанести ему значительный ущерб, а иногда и погубить.

Нератов, хотя и не был сам на заграничной службе, прекрасно знал тенденцию военных агентов вмешиваться в дела, их не касающиеся, и вредить дипломатическим представителям. Его положение, однако, осложнялось ещё и тем обстоятельством, что генерал Лукомский не только был военным агентом, который лишь за кулисами и исподтишка мог вредить ему, но носил чрезвычайно странное с точки зрения общепринятых дипломатических правил наименование «представителя главнокомандующего Русской армией». Это звание давало ему преимущество перед Нератовым: тот на положении посланника был простым представителем южнорусского правительства, а Лукомский являлся как бы представителем особы главнокомандующего, который был главой южнорусского правительства. Как известно, ранги дипломатических представителей отличаются именно по этому признаку: послы представляют особу монарха или главы государства, а посланники — лишь правительство.

В силу явной безграмотности военного окружения Врангеля в области международных отношений Лукомский был назначен представителем главнокомандующего одновременно с Нератовым, представителем южнорусского правительства, что совершенно недопустимо, ибо в одну страну не назначаются в одно и то же время представители разных рангов. Разумеется, эти дипломатические тонкости были чужды врангелевским генералам. Они наивно полагали, что дипломатическое представительство, являющееся общегосударственным, поддаётся такому же расщеплению на военное и гражданское, как функции внутригосударственного управления.

Тем не менее генерал Лукомский тотчас же усвоил ту простую истину, что Нератов — только дипломатический чиновник, а он — представитель особы главы армии и правительства, и, когда ему было надо, давал это понять Нератову, осложняя и без того запутанные отношения между военными и гражданскими властями в Константинополе. Что же касается иностранцев-дипломатов, то они этой сложной врангелевской военно-дипломатической кухни не понимали и считали Нератова, профессионального дипломата, посланником, а Лукомского — военным агентом, ему подчинённым. Разубедить их в этом было невозможно, и как Лукомский ни старался доказать им, что он на равном положении с Нератовым, если не выше его как представитель главнокомандующего, всё было напрасно. Такое положение вещей в Константинополе, наиболее близком к южнорусскому правительству