Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

приглашению Сталина на смотрины новой советской Родины Горький. Возили его для демонстрации достижений по городам и весям, и даже в Нижний, и даже на Соловки, дабы сам великий засвидетельствовал перед всей мировой общественностью то, как хорошо в Стране Советской жить, даже и таким бывшим закоренелым врагам советской власти, которых ныне ловко перековывают в концлагерях бравые чекисты. И Горький ездил и свидетельствовал, что да, мол, до слез все хорошо и трогательно, а что описывают, мол, разные ужасы сбежавшие за границу граждане, так это все чушь и клевета.

Но мало, мало было вождю этих свидетельствований по случаю да с наскоку. Хотелось, чтобы придворный «пиит» всегда был под рукой и во всякую минуту готов был воспеть все то, что партия требовала для воспевания. За это ведь не жалко и отнятый у Рябушинского дом подарить, и малую родину «пиита» его именем переназвать, и сам Московский Художественный театр, и главную улицу столицы, и много чего еще не жалко дать прославляющему, авторитетному на весь цивилизованный мир трубадуру, ибо империя (в отличие от демократий) нуждается в прославлении и, соответственно, в прославителях.

Его заставили написать панегирик Ленину еще там, в Сорренто. Очень старалась Мура и, как всегда, уговорила. Начал писать нехотя, потом увлекся. Писал горячо, искренне. Он вообще был искренним человеком. И бескорыстным. Злые языки завидовали… виллы в Италии, советский барин и прочее… А то, что у него легкие, как старые продранные мехи… И ведь для себя – ничего! Семья большая, скольких кормит… перечислять – пальцев не хватит. Все три жены – при нем… сын, невестка, внучки, Мура… секретарь Пе-Пе-Крю да разные временные приживалы… М-да. Вот уж от кого не ожидал. А соблазнилась Марья Федоровна и – кем же?.. Пе-Пе-Крю… Двадцать лет разницы. Или больше. Ну да Бог с ними… Да, да, Бог с ними… Бог… Вот вспомнилось давнее – из Ильича: «Всякий боженька есть труположество…» А ведь сильно сказано… сильно и… справедливо. Никогда он не верил ни в какого боженьку, а только в человека. И то не во всякого, но в сильного, уверенного в себе, гордого, преображающего мир… Вот ведь хорошо написал в двадцать втором году о голоде в России в берлинских «Последних новостях», и совсем не сентиментально, а… трезво-спокойно и разумно: «Из тридцати пяти миллионов голодных большинство умрет». Но кто эти обязанные умереть, которых не жалко? «Полудикие, глупые, тяжелые русские люди сел и деревень… их заменит новое племя грамотных, разумных, бодрых людей… Это будет деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям…» Да, вот в таких людей он верит… Таких мудрых, железных людей он встречал и на Соловках, и на Беломорканале… «Черти драповые, вы сами не знаете, что вы сделали!» – кажется, он так им и сказал прослезившись. И было за что. Этот канал – чудо современной техники. Чудо! И это сделали новые люди, в которых он верит. Ягода, Фирин, Френкель… и остальные тридцать семь чекистов… – «победа небольшой группы людей, дисциплинированных идеей коммунизма, над десятками тысяч социально вредных единиц… потому что неизмеримо труднее обрабатывается человеческое сырье, нежели дерево, металл или камень»… «Я есть человек, и нет ничего, кроме меня!» Это, кажется, тоже он написал… кажется, там же… или в другом месте…

Все уговаривали его ехать в Россию. Оно, конечно, гонорары за границей уже не те, прокормить такую ораву трудненько, а за столько лет привыкли кормиться… Максим прямо-таки спит и видит СССР, дурачок, обожает большевиков (вырос на коленях!). Те-де обещают ему купить сразу автомобиль (даже во сне, говорит, снится). Трогательно. Эх, Максим, Максим, право, добрый малый, но ведь по сути лентяй и бездельник, да и выпить не дурак, одно хорошо – женился на красавице Наденьке Введенской (по домашнему прозвищу, данному ей Горьким, Тимоше). Она и самому Алексею Максимовичу нравится, так нравится, что уже и слухи дурацкие пошли…

И теперь уже не поймешь, кто первый начал изменять: он ли Марии Федоровне или она ему? Да и не важно… была у него любовь и к Вареньке Шейкевич… злые языки болтали, будто ее дочь – его… Но теперь уже все равно, и Наденьку, и Вареньку, всё, всех заслонила она, несравненная, непостижимая, изумительная, инфернальная Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф – баронесса Будберг.

Мура.

Черт знает что за женщина! Сколько раз делал ей предложение! Никому не делал, все еще официально – в браке с первой женой Екатериной Павловной Пешковой, а ей делал! И та только смеялась: я-де вольный казак. Казачья вольность объяснялась двумя обстоятельствами: ее службой в двух иностранных разведках и потрясающей любвеобильностью, что делало Муру органически неспособной к верности одному мужчине. Первого обстоятельства он не знал, во второе не верил, несмотря на то что как-то застал Муру в постели гостившего у него несколько дней в Петрограде Герберта Уэллса… Но все это было ничто в сравнении с тем, чем была эта женщина для тех, кто ее любил…

Он тяжело перевернулся на спину, потом на другой бок и вдруг почувствовал, как из его глаз на подушку полились обильные слезы… За что они убили Максима?.. За что?! Он их так любил!.. Простудили. Бросили на всю ночь лежать на сырой, холодной земле! А у Максима такие же слабые легкие… Тимоша?.. Ну да, Ягода волочится за ней все это время, да и она… Сразу после смерти Максима тайком отправили все семейство в круиз по Волге, каюты Тимоши и Ягоды случайно оказались рядом… А Мура (как хорошо, что приехала тогда)… уверяла, что они с Гербертом только друзья, и он… верил. Вспоминали его статью о Соловках и какое она произвела впечатление на западную общественность… Да, он и сейчас… подпишется под каждым словом… все, что увидел тогда сам, было хорошо и правильно… крепкое, налаженное хозяйство… песочек вдоль дорожек… монахи – отдельно, никто им не мешает спокойно жить, как жили… попивают тихонько, бестии, требуя на свои празднества десятки литров спирта, и сердобольное начальство дает… А новенькие бараки с большими окнами… любо-дорого посмотреть… много света и воздуха, он сам лично заходил… «Мы хоть и воры, а родину не продаем!» – говорил ему уголовный молодняк – в пику политическим, и это было так трогательно, до слез. И верилось, что, отбыв срок, они вольются в трудовую жизнь страны. Ведь им еще учиться и учиться, они отлично перевоспитываются, ибо корень преступлений – социальная несправедливость. В стране победившего социализма больше не будет мотивов для преступлений! А вот классовые враги… это совсем другое… эта волчья стая