Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Оставаться Павлу не хотелось по многим причинам, и, главное, страшно тянуло в Москву. И хотя для таких, как он, красная столица была запретным городом, мечталось: а вдруг встретится кто чудом сохранившийся из бывших знакомых, а вдруг все переменится и что-то еще случится в жизни невероятно хорошее, а вдруг?.. Потому что оставались еще какие-то силы и желание жить не было до конца убито… Надежда, как говорится, умирает последней.

Знакомые посоветовали ему Боровск. И недалеко от Москвы, и угол можно найти, и на кусок хлеба заработать.

Он приехал. Однако надежды на угол и приобретение куска хлеба оказались преувеличенными. Бывшего зэка никто не хотел пускать даже в сарай, не говоря уже о том, чтобы взять на работу. И милиция, куда он ходил отмечаться каждый день, грозилась сообщить куда следует.

В одну из праздничных воскресных служб он увидел (и узнал!) в единственной непорушенной боровской церкви Марию Федоровну Мансурову.

С Сергеем Мансуровым Павел был знаком еще с университетских лет, с обоими супругами встречался перед войной за границей и ко всему семейству Самариных, известных славянофилов и людей строгой церковной жизни, относился с большим почтением. И вот теперь, отогреваясь телом и душой, сидя в Дунином домике у печки и читая «Очерки из истории Церкви» отца Сергия, Павел явственно ощущал его одухотворенное присутствие, и весь его светлый, возвышенный образ с тихой и кроткой улыбкой вставал перед ним как живой. Они много говорили с Марией Федоровной и о нем самом, и о его работе, в которой изливалась благодатная любовь отца Сергия ко Христу и Его Церкви и его горячая вера.

Он писал о мучениках и исповедниках первых веков христианства так, как если бы сам был одним из тех, кого отправляли ко львам, распинали, с кого сдирали кожу и, осмаливая тело, поджигали, освещая сады Нерона живыми факелами. Но и в самих мучениях они продолжали возносить Богу хвалу и пели Ему осанну.

Так оно и было. И спустя два тысячелетия бесчисленные новые мученики, претерпевая другие мучения за Христа, повторяли все то же, древнее и вечное: «Радости моей нет предела!», и свое стояние в истине запечатлевали победной смертью. Ибо духом своим они уже пребывали в Царстве Божием, которое находится не в социуме, как предполагают всевозможные переустройщики мира, и не в будущем веке только, на небесах, как думают многие и христиане, но приобретается уже здесь, в земной жизни, ибо Царствие Божие «внутрь вас есть».

Через некоторое время с небольшой котомкой в руках Павел вновь появился в Дунином домике.

– Пришел попрощаться с вами, Мария Федоровна. И с вами, Дунечка. Благодарю за хлеб-соль.

– Куда же вы теперь, Павел Николаевич?

Павел промолчал.

– Ну вот что, – сказала Мария Федоровна решительно. – Оставайтесь-ка вы у нас. Лишний тюфяк найдется. Да и с голоду не помрем. Правда, Дунечка?

Дунечка смотрела на Павла детскими синими глазами и, сложив ручки на груди, усиленно кивала в знак полного согласия с Маней.

– Куда вам ехать? – продолжала Мария Федоровна. – Это и вообще опасно, и денег у вас нет. Оставайтесь. По крайней мере, до лучших времен.

Павел смотрел в сторону, едва сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы.

– Благодарю, – сказал он тихо. – Благодарю… Но мне обещали… место… Я все-таки поеду. Благодарю, – сказал он в третий раз.

Мария Федоровна пристально посмотрела на Павла и ничего не ответила.

– Дунечка, собери Павлу Николаевичу что у нас есть в дорогу… Ну что ж, Павел Николаевич, тогда прощайте. Бог знает, увидимся ли еще когда. Дайте-ка я вас, голубчик, поцелую.

Павел склонился к руке Марии Федоровны, она поцеловала его в лоб и перекрестила.

– Не отчаивайтесь, – сказала она. – Все в руце Божией.

– О да!.. – воскликнул Павел. – И знаете, Мария Федоровна, если вдуматься по-настоящему, глубоко… я не могу вам сказать, какое это утешение!..

– Я знаю, – тихо ответила Мария Федоровна. – Дунечка, ну что?.. – обратилась она к Дуне, протягивавшей Павлу кулек с нехитрой снедью. – А там, в коробочке, деньги – нашла?..

Дуня разжала кулачок.

До железнодорожной станции было около десяти километров. Августовским вечером, уже в потемках, Павел вышел из домика, где жили две удивительные подвижницы, вовсе не считавшие себя таковыми, и отправился в путь пешком.

Пройдя несколько километров, его нагнал мужик, ехавший на телеге.

– Садись, барин, подвезу.

От неожиданного обращения Павел замешкался. Лицо у мужика было старорежимно-благообразное, с окладистой аккуратной бородой и лукаво-веселыми, в лучиках морщинок глазами.

– Садись, не робей, – улыбался мужик. – На станцию, поди, идешь? И мне туда же. Садись. Вдвоем веселее.

– Спаси Бог, – ответил Павел, все еще дивясь невесть откуда взявшемуся в столь поздний час на глухой дороге мужику и его странному к себе обращению. – Только какой же я тебе барин? Нынче бар нет.

– Да-а уж… – протянул мужик. – Потрепали мы маненько друг дружку… а только никакой пользы нам от этого не прибавилось. Нынешние-то баре полютей прежних будут. Ничё! Бог не выдаст, свинья не съест!

Павел не стал поддерживать этот опасный сравнительный разворот и, забираясь в телегу, спросил:

– А ты встречать, что ль, едешь кого на станцию?

Мужик ничего не ответил и подхлестнул лошадь:

– Н-ну, пошла, милая!..

Та побежала шибче, и странный мужик, сидя к Павлу спиной, больше не оборачивался и во всю дорогу не сказал ни слова.

От равномерной тряски и тягучего молчания возницы Павла стало клонить ко сну. Он прилег на разостланное в телеге сено, подложив под голову свою котомку, и стал смотреть в звездное небо. Он думал о Марии Федоровне и о Дунечке, об отце Сергии и еще о многих, многих святых людях, встреченных им во времена своего страдания. Достойно и смиренно несли они свой крест, без ненависти к своей судьбе и испытаниям, выпавшим на их долю, с благодарностью Богу за все. И когда он думал об этих людях, ему становилось легко и радостно, он чувствовал, что любовь к ним и ко всему Божьему миру переполняет его сердце и что он счастлив.

Постепенно глаза его стали смыкаться, он задремал. И показалось ему, будто небо со звездами спало на землю, а он, наоборот, поднялся ввысь и смотрит откуда-то с вышины и видит, как мириады небесных светильников, и малые, и большие, рассыпались бисером по земле и потаенно то там, то здесь сияют во мраке ночи как маленькие бриллианты.