Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

ведает Господь Бог. Выдача же Глеба и Павла, как и многих других возвращенцев, лежит на его совести. Правда, предательство ближних не помогло ему в свое время по приезде в Москву избежать участи «шпиона» и «агента иностранной разведки» с последующим наказанием в виде высшей меры социальной защиты, но что делать – такова участь всех иуд от начала и до скончания века.

* * *

Лева Гольд (по прозвищу Марк Зернов) во время соловецкой своей службы разработал вместе с бывшим уголовником, наркоторговцем и миллионером Яковом Френкелем систему замечательных новых концентрационных трудовых лагерей, куда стали свозить все ненужное население России. Поскольку просто перестрелять это ненужное население было весьма накладно, умные люди придумали вымаривать его естественным вроде бы образом, но с пользой для государства, чтобы они, так сказать, самоуничтожались от голода, холода, болезней и непосильной работы на благо Родины. Москва оценила работу товарищей, Лева (Марк) снова впал в милость к начальству, и карьера его пошла резко вверх. В конце концов он стал очень важным и уважаемым человеком, которому партия доверила контроль над всеми северными территориями ГУЛАГа. Но тут случился пресловутый тридцать седьмой год, и Лева (Марк) был замучен в сталинских кровавых застенках и конечно же впоследствии реабилитирован.

* * *

Евгений Александрович Тучков, положивший жизнь «на преодоление религии ударными темпами», по всей видимости, забыл или пренебрег словами Христа, сказанными апостолу Петру: «Врата ада не одолеют Церковь». Со всею бешеной молодой энергией бросившись в бой против «богов», он не мог к концу жизни не пережить горечь разочарования. Плененная и его стараниями Церковь худо-бедно продолжала жить. Ободренный намерениями Берии бесповоротно покончить с Русской Церковью к двадцать второму августа тысяча девятьсот сорок первого года, он был потрясен начавшейся за два месяца перед тем войной. И не потому, что разразилось всенародное горе, войну-то как раз многие предчувствовали и ждали, страдание было оттого, что не успели покончить!.. Почти замученная Церковь выжила и даже – повелением самого – восстановила патриаршество.

Ну а после войны, хотя гонения и продолжались, размах уже был не тот, и в сорок седьмом году Тучков получил окончательную отставку. Звездные десятилетия промелькнули как праздничный сон до обеда; уныние от тщеты всех человеческих усилий овладело душой знаменитого богоборца. Десятилетие спустя Евгений Александрович умирал в Центральном госпитале МВД от рака и, зная, что умирает, пригласил в госпиталь тогдашнего Патриарха всея Руси Алексия Первого (Симанского). О чем они беседовали несколько часов, никто уже не узнает.

* * *

Павел Николаевич Словенов, отбыв срок в лагере, успел повоевать, получить два ранения и снова по окончании войны попасть в лагерь. После смерти Сталина жил на поселении в Архангельской области и даже преподавал в школе немецкий язык. Семьи у него не было, и он снимал крохотный закуток у одной русской старушки. Все три сына старушки погибли на войне, не успев оставить ей внуков, и посему домишко свой она отписала тихому, непьющему жильцу, с тем чтобы он ее по-хорошему, правильно похоронил. В свободное время Павел Николаевич писал воспоминания, размышления о пережитом, иногда по вдохновению – стихи. Само собой разумеется, писал он исключительно для себя, не мечтая увидеть когда-нибудь свой труд в печати. Близкого друга у него не было, перед смертью он предполагал все свои писания сжечь. Но смерть его случилась внезапно, от сердечной недостаточности, и что сталось с его писаниями – неизвестно.

Спустя некоторое время в заброшенном домике с текущей крышей и провалившимся крыльцом поселилась некая семья – старуха с дочерью и ее мальчишкой. Откуда они взялись в поселке, никто не знал. Милиция и все, кому положено, конечно, знали, но языком в те далекие времена зря не трепали, и потому по поселку поползли слухи: новоявленная семья – то ли бывшие поселенцы, то ли откуда-то с Запада, переселенцы. А почему с Запада, так это потому, что имя у старухи было совсем не русское – Эльза Эриковна. Правда, дочку ее звали уже прямо по-нашему – Лизаветой и даже, когда Лизавета устроилась конторщицей в Леспромхоз, Елизаветой Павловной. Мальчишка же ровным счетом ничем не отличался от других, таких же босоногих чертенят, и кликали его просто Пашкой. Но дул уже ветер послабляющих перемен, и вскоре к переселенцам привыкли, перестали о них судачить.

Однажды по своим мальчишеским делам Пашка полез на чердак и среди разного полуистлевшего хлама обнаружил стопку перевязанных школьных тетрадей. Из любопытства он развязал веревочки – все страницы были исписаны мелким, бисерным почерком, он попробовал прочитать написанное, но попорченные от сырости, кой-где заплесневелые листы с перечеркнутыми наглухо строчками и целыми абзацами разбирать было трудно.

«„России больше нет“, – сказал Клемансо, и Франция с облегчением освободилась от всех союзнических обязательств, при том что маршал Фош признавал: „Если Франция не стерта с карты Европы, она этим прежде всего обязана России“», – прочитал Пашка и ничего не понял. «Но когда же Европа отличалась к нам благодарностью! – продолжал он разбирать бисерные строчки. – Ллойд Джордж тот вообще отказал в помощи врангелевским войскам, настаивая на немедленной репатриации эмигрантов в Советскую Россию, где в это время шел крымский террор Белы Куна и Розалии Землячки…»

Он еще полистал ветхие, такие же непонятные странички.

На другой день он спросил у матери:

– Мам, а кто такой… этот Клемáнсо? – сделал он ударение на втором слоге.

Мать подняла на него усталые глаза и сказала:

– Не знаю, сынок.

– А… Ллойд… этот Джордж?

– Ученые, наверное, Паша. Ты спроси у учительницы.

– Да она тоже не знает. Писатели, – говорит, – какие-то иностранные.

– Ты лучше Пушкина учи и… кого там у вас проходят.

– Я учу… – И Пашка отрапортовал: – «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как… зверь она завоет, то заплачет как дитя!» Вот… все до конца. Мам, а там еще про каких-то… Белов Кунов и Землячек…

– Где там? Где там?! – закричала мать. – Где ты набрался всякой гадости! Мало нам горя? Так еще ты!..

Но Пашка не удовлетворился такой отповедью и решил непременно разузнать и про Белов Кунов, и про Врангеля.

Историчка посмотрела на него сквозь толстые стекла очков внимательно и ласково ответила:

– Врангель, Паша, это наш враг, у него и фамилия такая – вражеская, белый генерал, который был против трудового народа. А товарищ Бела Кун и товарищ Розалия Землячка – коммунисты, герои революции. Понятно?

– Понятно. А что такое «террор»? – продолжал допытываться Павел.

– А террор – это как раз и есть убийство белыми генералами рабочих и крестьян.

– За что? – тихим голосом спросил Пашка.

– За что?.. – повторила учительница и вздохнула. – А ни