Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

Но это стремление, объединенное с хайлендерскими поисками романтических идеалов прошлого, приводило к складыванию шотландского самосознания в диаспоре, ценностями которой было стремление возродить национальную идентичность и культуру, сочетающиеся с коммерческими успехами в рамках индустриального общества. Эмблемами такой идентичности как для хайлендеров, так и для лоулендеров, были символы шотландской церкви, шотландские школы и ассоциации, неформальные механизмы общения посредством семьи, локальных сообществ, связывавших диаспору и оставшихся на родине носителей культуры, для которых пример эмигрантов служил часто тем, что призывало их порвать с родиной и отправиться за океан.

Шотландские публицисты, такие, например, как Джон Хилл Бартон в своем двухтомном труде «Шотландцы за границей» или Уильям Раттрей в четырехтомной работе «Шотландцы в Британской Северной Америке», демонстрировали глубину шотландского образования, особенно, университетского, которое позволяло их соотечественникам занимать должности священников, врачей, инженеров и управляющих. Все это создавало образ Шотландии как страны прирожденных империо-строителей – имидж, который будет играть важную роль как в XIX, так и в начале XX столетия. Успех шотландцев на службе у имперской администрации был обусловлен их дерзостью, наряду с профессионализмом и разумным использованием патронажных практик, то в равной степени это можно отнести и к карьере в колониальных войсках, которая имела гораздо более важно значение, чем гражданская служба в Индии для формирования национальной идентичности.

Со времен унии британская армия была одной из сфер, открытых для шотландских амбиций. Приблизительно каждый четвертый полковой офицер уже в середине XVII в. был шотландцем. Как и английские, валлийские и ирландские солдаты, они нуждались в деньгах и связях, чтобы попасть на вершину профессиональной карьеры. По мнению многих, обладай они этим в той же мере, что и верностью короне, выходцы из Каледонии могли бы преодолеть многие преграды. Ярким примером того, чего можно было достичь в армии, являлся Джон Кемпбелл, четвертый граф Лаудон, человек незаурядных способностей, который был не менее ценен для Лондона, чем для Эдинбурга из-за своего титула, земель в Эйршире и влияния на вигов. Лаудон был не особо талантлив, но неумолимо продвигался по армейской служебной лестнице, окончив карьеру в должности главнокомандующего английскими войсками в Северной Америке в годы Семилетней войны, и с этого поста был благополучно отозван. Большинство шотландских офицеров были талантливее, но чаще всего беднее, чем сыновья могущественных джентри. Для них быстрый успех имперских войн во второй половине XVIII в. был божьим благословением. Конечно, их шанс умереть в бою был чрезвычайно высок, но велики были также и перспективы быстрого повышения, а также возможность получения трофеев. «Я родился шотландцем, им и умру, – написал Вальтер Скотт, – и это оттого, что я был рожден, чтобы сражаться за свою судьбу». Помимо того, что эти слова отражают неизменный шотландский патриотизм, они к тому же абсолютно точно показывают связь между экономикой и имперской агрессией, поскольку для шотландских младших сыновей, отстраненных от торговли договором 1707 г., путь славы в империи был одним из немногих путей к богатству. Закрепление британских побед служило гарантией для них самих.

И многие избрали этот путь. Гектор Мунро был выходцем из Кромартиширской семьи, могущественной в XV в., но к XVII столетию обедневшей. Друг семьи купил ему должность в одном из Лаудонских горских полков, однако его карьера началась лишь только тогда, когда со своими людьми в 1760 г. он отправился в Индию. Мунро буквально с боем шел к признанию, 22 октября 1764 года у городка Буксар в Бихаре, на берегу Ганга, выиграв битву между семитысячным отрядом Британской Ост-Индской компании под его командованием, с одной стороны, и объединёнными силами могольского императора Алама II и набобов Бенгалии и Ауда, с другой. Одержанная победа гарантировала Британии аннексию Бенгалии. Мунро быстро вернулся домой и использовал свою часть добычи, чтобы построить поместье в Шотландии и стать членом парламента. Для некоторых шотландцев империя действительно стала делом жизни, и открыла дорогу к власти, ответственности и увлеченности в таком масштабе, которого они не могли бы получить дома. Другой яркий пример – случай Джеймса Мюррея, который в 1740 г. попал в армию, отягощенный двумя недостатками. Он являлся пятым сыном бедного шотландского лэрда, и одновременно его братья были якобитами. Потратив двадцать лет службы, чтобы стать бригадным генералом, наибольших успехов он достиг, когда генерал Джеймс Вульф отобрал его для участия в кампании против Квебека. Победа, и вместе с ней смерть Вульфа, дала ему решающий шанс. Он остался в провинции восстанавливать порядок ив 1760 г. заслуженно был вознагражден постом первого британского губернатора Канады.

Количественные данные о численности шотландских военных свидетельствуют о значительных временных флуктуациях. В период 1754–1784 гг. из 14 полков, которые служили в Индии, 7 были набраны в Шотландии, что составляло от 4 до 5 тысяч солдат и офицеров[973], в 1757 г. примерно треть офицеров, служащих в Северной Америке, были шотландцами, тогда как в целом в 1797 г. Шотландия поставляла 36 % добровольцев британской армии[974]. В 1782 г. из 116 младших офицеров, набранных в бенгалькую армию Ост-Индской компании, 56, то есть 49 %, были шотландцами. В целом, в период 1788–1800 гг. 41 % младших офицеров были выходцами из Шотландии. В XIX в. количество шотландских служащих британской армии несколько падает. Так, в 1830 г. Шотландия с населением 10 % от британского, поставляла 13,5 % служащих британской армии, а с 1830 по 1886 гг. – 8,1 %[975], и в целом на протяжении XIX столетия ирландцы составляли большую часть британской армии, потеснив в этом шотландцев. В шотландские полки стало все сложнее набирать солдат в самой Шотландии, и поэтому в 1830–1840 гг. это стали делать за ее пределами, в колониях. Как результат в 1878 г. из 19 номинально шотландских полков только 3, все хайлендерские, были набраны в Шотландии.

Шотландские солдаты были агентами имперской экспансии, поскольку, как считает Ричард Финли, сам климат горной Шотландии воспитывал лучших стрелков для Британской армии[976]. Имидж хайлендеров как лучших солдат империи стал одним из символов британского империализма вообще, не исчезнув даже тогда, когда общее количество горцев в британской армии падало на протяжении XIX в. И тот культ тартанов, который возник в империи с конца XVIII столетия, в значительной мере был связан с шотландскими стрелками. Именно этот культ стал свидетельством переосмысления места Хайленда в истории Британии вообще – от региона, который был источником проблем, к территории, ставшей залогом побед.

Политический патронаж для таких выходцев из Каледонии был залогом их интеграции в имперское пространство и практики. В течение того времени, пока Бьют был государственным секретарем, он обещал, что его соотечественники получат львиную долю королевских владений в восточной и западной Флориде, колонии, приобретенной только что