Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

– Китай, на юге – Индия и Иран, на западе – Западная Европа, центральная часть евразийского мира заполнена «эластичной массой» кочующих степняков[50]. Противоположение этих миров помогает понять соотношение между врастающими в определенную территорию «творчеством» окраинно-приморских сфер и передаточной в своем значении, усваивающей результат этого творчества и в движении кочевий и завоеваний сообщающей его другим, так же территориально «неподвижным» мирам,– «степной» культурой. Россия – часть особого, «окраинно-приморского» мира, носительница культурной традиции, сочетающей одновременно «оседлую» и «степную» стихии. На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; в русских «землепроходцах», в размахе русских завоеваний и освоений – то же ощущение континента. Своеобразие русского отношения к степи, по Савицкому, заключается в том, что русская этнографическая стихия превращает это от века отданное кочевому быту пространство в земледельческую область. Но нас будет интересовать российское пространство не с хозяйственной точки зрения, а с точки зрения логики телесного взаимодействия различных топологических компонентов.

В жизни деревни и села, как и в жизни степных кочевников, фигуры рассеиваются в открытом пространстве, охватывают пространство, свободно появляются то в одном, то в другом месте: движение не направлено из одного пункта в другой, а становится непрерывным, лишенным цели и назначения. «Гладкое» пространство деревни, села или степи противоположно «рассеченному» пространству города. Город задает свой особый способ проживания, размещаясь не от земли и до неба, а от подвалов по кровли, разделяясь учреждениями и квартирами, потолками и стенами. Этому способу проживания соответствует организованное по смежности пространство, подобное безжизненному физическому пространству. Оно довлеет над экзистенциальным пространством, составленным из человеческих позиций, связь которых строится не на случайной смежности, а на внутреннем содержательном сходстве. Рассеченное пространство города диктует ему способ существования. Пространство города – замкнутое и расчлененное, фигуры здесь перемещаются с одного места на другое, стремясь при минимальном числе занять максимальное количество мест. Город зашифровывает и расшифровывает пространство, набрасывает на него сети коммуникаций и проводов, а затем их распутывает. Жиль Делёз помогает лучше осмыслить логику гладкого пространства степных кочевников, в котором однородными являются только бесконечно близкие точки[51]. Это пространство контакта, которое скорее тактильное, чем визуальное, в противоположность расчлененному пространству города. Гладкое пространство не знает проспектов, каналов и площадей. Это гетерогенное поле соответствует особому типу множеств, не имеющих центров и не размечающих занимаемое ими пространство. В России деревенский способ существования представляет собой промежуточную форму между гладким и рассеченным пространством, «структуру лабиринта», освоения равнинных просторов.

2.2. Дом: опространствливание топологических компонентов

Церковь – потухший вулкан, но зола его до сих пор тепла, и на нем родился превосходный виноград; а главное – на склонах его построились целые города, построилась вся европейская цивилизация.

В.В. Розанов

Первичность земельной стихии в виде, например, камня в существовании человека не вызывает сомнения. Его охранительная способность издревле была воспринята человеком, со времен каменных пещер. На лесной территории в качестве первичной структуры выступило дерево. Это позволяет, не впадая в эклектику, заявлять множественность «первичностей» или «начал», на которые опирался человек на заре своего существования. Вместе с тем камень сам по себе противостоит человеку, он наваливается всем своим весом, всей своей тяжестью Лежа перед человеком, он не дает ему внедриться в его тяжесть. В виде же пещеры камень допускает человека. Пустота пещеры, осуществляя свою впускаемость, является данностью природы. Однако природная первозданность таит могильность, темноту и небытие.

П. Флоренский, рассуждая в логике «собирания и рассеивания», отмечал, что природе присущ энтропийный процесс. Миру нужен энтропийный процесс культуры, чтобы совершалось созидание в нем. К числу форм этого процесса можно отнести раннерелигиозные храмы, создаваемые человеком прямо в пещере. Так, знаменитый армянский христианский храм Гегард был выдолблен руками какого-то анонима из цельного камня. Храм делался сверху вниз. Оставляя позади себя небольшой круг – отправную точку строительства – и расширяясь вниз, идет в храме чаша свода; достигнув полусферы, она повисает совершенной окружностью купола над людьми. По касательной к полусфере вниз отвесно уходят четыре колонны и глубоко внизу исчезают в плите. От нижнего края купола расширяется на четыре стороны от каждой четверти круга четырьмя округлыми лепестками полое тело храма. Остается только поражаться тому, что всё это сотворено в скале из одного цельного камня. Никакого крепления в храме нет. Он словно уже существовал в скале, нужно было только выдохнуть оттуда камень.

Это и оказалось совершено телом рыцаря веры, без какого-либо чертежа и расчета. Камень только запечатлел чистые и честные своды напряженного тела человека. Эти действия можно было бы назвать совместными действиями камня и пустоты. Под «пустотой» не надо понимать отсутствие чего-то, напротив, она являет собой место, где действует сила, раздвигающая и рассредотачивающая тела мира. Пустота не просто ничто, но она совершает «в-пускание» – подсказывает нам русский язык. Пустота может служить формообразованию. Ее действие – своеобразный способ вычитания, способный порождать в мире множественность. Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что производство множественности отнюдь не всегда состоит в прибавлении еще одного измерения. Более общий способ заключается в переходе к измерению N – 1[52]. Человек в этой динамике мира выступает активным посредником в тектоническом «расколе» земли, придавая ей архитектонические формы. Храм в пещере уже содержит в себе структуру каменного дома, в котором, в свою очередь, просматривается зародыш городского пространства.

С топологической точки зрения религию можно рассматривать как воздвижение баланса сил между миром и человеком с помощью определенного способа организации ландшафтного пространства, позволяющего противостоять «изгнанию» человека из мира. Культ предков и связанный с ним обряд погребения способствовал преодолению бренности тела, превращая его в своеобразную складку мира. (Складывать – значит сводить воедино, а «сводить воедино» – по-гречески «сюмболейн» – символ. В этом нужно искать исток религиозного символизма.) Между тем культ предков подразумевал и воспроизводство образцов поведения и говорения, поэтому включал в себя компонент социального удвоения. Поднимая проблему удвоения (двойника), М. Фуко отмечал, что оно никогда не бывает проекцией внутреннего, напротив, оно есть интериоризация социально внешнего. Это не удвоение Одного, но редублирование Другого. Это также и не воспроизведение Тождественного, но повторение Отличного. Двойником в этом случае никогда не является Другой, но именно моя самость, которая покидает меня как удвоенная Другим: происходит столкновение с собою во внешнем, когда мое Я находит Другого в себе. Это подобно инвагинации ткани в эмбриологии или акту изготовления подкладки при шитье, где имеет место выворачивание, закатывание, складывание и т. д.

Древний Египет явил собою