Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

Домашняя жизнь японцев пространственно традиционно структурировалась вокруг домашнего очага (хибати), который располагается в центре дома. В зимние вечера они собираются вокруг него вместе и укрываются большим ватным одеялом, позволяющим сохранять тепло очага и тел. Стены в японских домах, в отличие от европейских, в большинстве случаев сдвигаются, а комнаты используются в разных целях. Одна и та же комната может быть и гостиной, и спальней. В зависимости от времени года комната может то расширяться до окружающего ландшафта вне дома, как бы растворяясь в нем, то сужаться до небольшой спальни. В отличие от русских и американцев, японцы дают название прежде всего не улицам, а перекресткам, и в этом плане у них оказывается фиксированной идея «центра», причем не одного, а множества. Такой способ структурирования пространства привел к тому, что у японцев нет представления о «пустом» пространстве, а напротив, имеется понятие «ма», служащее выражению существования множества различных пространств.

Дом как определенный способ раз-мещения в пространстве в качестве профанного жилого и сакрального «по-мещений» стал одной из организующих структур деревни и города. Деревня и город – два взаимодействующих друг с другом социальных организма. Но именно в последнем современность дерзнула посягнуть на «деревянность» и «каменность» в архитектуре, повсеместно вытесняя ее бетоном, железом и стеклом. В. Беньямин показал, что современному общественному способу производства и воспроизводства в строительном деле ХIХ века неслучайно соответствовало возникновение пассажей[61]. Первой предпосылкой их появления явился подъем текстильной торговли. Появляются торговые заведения, у которых в том же помещении были достаточно большие складские помещения. Они стали предшественниками универсальных магазинов. При их отделке искусство поступает на службу к торговцу. Один из «Иллюстрированных путеводителей по Парижу» сообщает: «Эти пассажи, новейшее изобретение индустриального комфорта, представляют собой находящиеся под стеклянной крышей, облицованные мрамором проходы через целые группы домов, владельцы которых объединились для такого предприятия. По обе стороны этих проходов, свет в которых падает сверху, расположены шикарные магазины, так что подобный пассаж – город, даже весь мир в миниатюре»[62].

Второй предпосылкой возникновения пассажей явилось начало использования металлических конструкций в строительстве. С позиций ампира как имперского монументального стиля эта техника должна была содействовать обновлению архитектуры в древнегреческом духе. Мы разделяем мнение Беньямина, что функциональная природа железа способствовала порождению революционного терроризма, для которого государство – самоцель. С железа начинается господство конструктивного принципа в архитектуре, приводившего к игнорированию земельного ландшафта и логики взаимодействия земли и мира в целом. На первых порах архитектура «эпохи» пассажей придавала опорным балкам вид помпеевых колонн, а фабричным зданиям – вид жилых домов, подобно тому, как позднее первые вокзалы повторяли загородные домики в швейцарском стиле. История архитектуры впервые узнает такой искусственный материал, как железо, подчиняющийся развитию, темп которого в ходе столетия возрастает.

Действительным импульсом развития было то, что локомотивы могли двигаться только по железным рельсам. Рельс становится первой монтируемой деталью, предшественником балки. Симптоматично, что железа избегают при строительстве жилых домов и используют его в пассажах, выставочных залах, вокзалах – зданиях, предназначенных для временного пребывания. Одновременно расширяется архитектурная сфера стекла. Однако общественные предпосылки для его интенсивного применения в качестве строительного материала возникают лишь столетие спустя.

Такой ход развития архитектуры, характеризуемый отрывом от деревянной и каменной первостихий земли, неизбежно порождал социальные утопии типа фаланстера Фурье. Фурье в пассажах усмотрел архитектурный прообраз фаланстера. Пассажи, созданные для торговых целей, превращаются у Фурье в жилые помещения. Фаланстер – это город из пассажей, в атмосфере строгих форм которых мыслилась идиллия коллективного проживания. Характерно, что в это время свой урбанистический идеал барон Осман – префект столичного департамента, руководивший реконструкцией Парижа, – основывал на возможности видеть перспективу длинных уличных трактов, претворяя в жизнь тем самым паноптикум вездесущей власти.

Архитектурные ансамбли и конструкции, основанные на бетоне и стекле, в XX столетии только интенсифицировали подконтрольность человека. Такое состояние города необходимо было преодолеть. А. Белый рисует проект «рассеяния» города, ибо город – «мозг земли», который «пожирает землю, чтобы выбросить из себя многоэтажный блеск домов, сотни фабричных труб и яркие электрические солнца»[63]. Город «извратил землю» и «перековывает ее в хаотический кошмар». Город – мозг земли, причем мозг паразитирующий, ибо, развиваясь, он «оплетает» тело стальной проволокой нервов. Он поработил не только землю, но и человека, превратил горожанина в тень, при этом тень не подозревала, что она призрачна. Между тем Белый верит, что наступит светлое будущее после того, как уже человеческий мозг своей «стальной проволокой мысли» также опутает уже сам город. И тогда «мысль человека, преодолевая химеры, превратит город в туман, и будет город городом облачным»[64].

Более приземленную картину преодоления отрывающегося от «здорового» способа существования города дает Н.Ф. Фёдоров. У него город творит «отвлеченности». Город растительное царство обращает в «увеселительные сады». Существование города являет признак того, что человек предпочитает роскошь, минутное наслаждение прочному обеспечению существования. Город, по Фёдорову, не только не имеет собственного источника пропитания, он не имеет и самостоятельной религии. Основой православия является село, католицизм соответствует первой стадии развития городской жизни (идолопоклоннической), а протестантство – второй стадии развития городской жизни (идолоборческой). При всем идеалистическом решении проблемы русским мыслителем мы находим у него контуры проекта «воссоединения» города с селом. Фёдоров полагает, что примирение религий может состояться лишь в результате обращения кочевых народов в земледельческие, в возвращении города к селу, в котором «естествознание будет душою и разумом земледелия, в котором знание вообще будет одушевлять сельскую жизнь»[65].

Между тем город не противостоит ни деревне, ни природе. «Между» ними имеет место «пригород». Лихачёв отмечает, что город на Руси идет к природе через пригород. «Пригород» – это слово, как будто бы специально созданное для того, чтобы соединить представление о городе и природе. Пригород находится при городе, но и при природе. «Пригород – это деревня с деревьями, с деревянными полудеревенскими домами. Он прильнул огородами и садами к стенам города, к валу и рву, но прильнул и к окружающим полям и лесам, отобрав от них немного деревьев, немного огородов, немного воды в свои пруды и колодцы. И все это в приливах и отливах скрытых и явных ритмов – грядок, улиц, домов, бревнышек, плах мостовых и мостиков»[66].

Таким образом, мы видим, что сов-мещение всех топологических параметров России произвело соответствующее их опространстливание и способ организации пространства, приведшего к созданию профанного (изба) и сакрального (культовый собор) по-мещения (дома). Характерный только для России дом был положен в основание структурации деревенского и городского пространств, всего