Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

переговоров указывали, что обязаны пользоваться всякой трещиной в русско-германских отношениях, чтобы по возможности вернуть большевиков к союзнической ориентации. Вообще здесь лишний раз обнаружились незнание союзными дипломатами России и непонимание ими её положения. Если германская дипломатия сумела использовать до конца Февральскую революцию, то союзники сделали всё, чтобы помочь немцам. Правда, вековые ошибки не исправляются в несколько месяцев, и англичанам и французам нельзя было наверстать за войну 1914–1917 гг. вековые усилия немцев по изучению России и русских.

В общей сложности Козаков просидел в тюрьме месяц и был выпущен на свободу в административном порядке, никакого обвинения ему официально предъявлено не было, и впоследствии это дело никогда более не воскресало. Козаков — и это делает ему честь — после ареста не перестал быть членом комитета ОСМИДа. До самого моего окончательного отъезда из Петрограда в сентябре 1918 г. я с ним встречался, и он принимал активное участие во всех делах ОСМИДа.

Бесперспективность саботажа

Говоря здесь об арестах, нельзя не коснуться чрезвычайно важного момента, а именно ареста после Учредительного собрания ЦК Союза союзов. Как я упомянул, это был арест далеко не полного состава ЦК. Нам приходилось постоянно менять место сбора, чтобы не возбуждать подозрений. Я во время ареста находился уже в Нижегородской губернии, В.К. Коростовец уехал к себе в Черниговскую губернию. Со свойственным ему бесстрашием он вёз с собой антибольшевистскую саботажную литературу и, что гораздо важнее, мешки, в которых были ружья. И то и другое он провёз благополучно почти через всю Россию, т.е. от Петрограда до Чернигова.

На место Коростовца представителем в ЦК Союза союзов был назначен Новомейский, который и был арестован вместе с остальными членами ЦК. Урусов не был арестован только благодаря своему опозданию. Помещение, в котором собирались, находилось во дворе. Подойдя к воротам, он увидел подозрительных солдат и, сообразив, в чём дело, не стал входить во двор, а самым небрежно-спокойным тоном спросил солдат, как пройти на Греческий проспект (помещение находилось на Песках). Дойдя до угла и перейдя на другую сторону, Урусов, скрывшись от взглядов солдат, смог предупредить ещё несколько человек. Среди арестованных не было председателя ЦК, но были вице-председатель Харьковцев и ряд видных участников нашего саботажного движения. По случайности это собрание было малочисленным, так как вопросы, стоявшие на повестке дня, не были интересными.

Урусов, не попавший в число арестованных, принял все меры для немедленного возобновления деятельности ЦК Союза союзов в новом, дополненном составе, а вместе с тем были сделаны шаги для освобождения его членов из-под ареста. Это и был наш первый опыт по освобождению арестованных. Именно тогда через супругу Новомейского мы познакомились с упомянутой барышней Маковской и магическим матросом из левых эсеров, который впоследствии нам так помог. Наши хлопоты об освобождении мы решили вести не все вместе, а по ведомствам и, как я уже отмечал, через курьеров. Новомейского мы освободили через неделю, но, за исключением нескольких человек, выпущенных вместе с ним, все остальные арестованные члены ЦК Союза союзов были освобождены лишь через месяц после ареста. По их отзывам, сидеть в тюрьме было нестрашно, относились к ним неплохо, кормили хорошо и позволяли доставлять еду в тюрьму.

Вообще эти первые месяцы Октябрьской революции мало походили на всю ту страшную картину красного террора, который тогда было трудно предугадать по мягким приёмам советской власти. Арестованные пережили лишь один жуткий момент: когда их вели по улицам, толпа прохожих и зевак, следовавшая за ними, толпа, в которой, как всегда, большинство составляли солдаты и матросы, узнав, что идут «саботажники», хотела с ними расправиться и требовала с криками и угрозами их выдачи. Конвой не допустил эксцессов, но этот факт показывает, что большевистская агитационная литература того времени, направленная против «буржуев-саботажников», не прошла бесследно для толпы, которой, наверное, не было достаточно ясно само иностранное слово «саботаж».

Само собой разумеется, арестованных членов ЦК Союза союзов допрашивали об их деятельности, но мало, как это ни странно. Ответы, конечно, тоже были скупыми. Посадили их главным образом «для острастки» и спустя месяц после ареста выпустили, не предъявив, как и в козаковском деле, никакого обвинения и не начиная процесса. Повторяю, этот первый период большевистского правления не имел тех жестоких черт, которые он приобрёл позже, главным образом во время гражданской войны. Все арестованные были, таким образом, выпущены на свободу, и многие вернулись работать в ЦК Союза союзов, при этом не столько они боялись за себя, сколько мы боялись за нашу организацию, так как за выпущенными могли следить.

Арест членов ЦК первого состава не мог, конечно, не оказать на нас влияния. Было ясно, что чем дальше, тем больше укрепляются большевики, нигде не вырисовывалась контрсила, и мы должны были считаться с тем, что не сегодня-завтра они, как и всякая власть, могли перейти к совершенно иным приёмам борьбы. С другой стороны, хотя забастовка продолжалась, наступала тяжёлая пора «саботажа по инерции». Мы видели, что наше стремление не дать большевикам овладеть государственным аппаратом может только замедлить ход событий, но не изменить его. Не имея за собой военной силы и не питая никаких надежд на её появление, мы были обречены на пассивность, и единственным нашим утешением было знать, с каким бешенством новая власть говорит о саботажниках. По резкости выражений в наш адрес мы могли судить о том, какой вред мы им причиняли.

В то же время ЦК Союза союзов был центром, куда стекались сведения со всех концов России. Мы знали, что провинциальное чиновничество и интеллигенция следовали за нашими лозунгами и пассивное сопротивление шло по всей стране. Из провинции просили директив, но какие директивы мы могли дать при нашем полном бессилии? Тем не менее провинциальные настроения на нас действовали, мы чувствовали себя в положении генерального штаба рыхлого, но широко раскинувшегося по всей России антибольшевизма, главным образом русской интеллигенции, задыхавшейся от инертного молчания масс или активного одобрения ими большевистских правителей. Мы и после разгона Учредительного собрания продолжали забастовку, хотя без особенных надежд и иллюзий и, если сказать правду, полагаясь больше на моральный элемент и на русское «авось», думая, что удача может изменить большевикам.

Само собой разумеется, были в ЦК Союза союзов энергичные и молодые люди, которые требовали превращения ЦК в настоящее подпольное антибольшевистское правительство. Они говорили о необходимости выступления чиновничества отдельно от политических партий, безнадёжно провалившихся, по их мнению, т.е. стояли за превращение нас в чисто политическую организацию. Но тут-то и сказалось основное противоречие: наши избиратели-чиновники хотели, в