Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

После изысканного ужина и не лишённых интереса разговоров на политические темы, где левый эсер ругал большевиков, уверяя, что левые эсеры против террора, тогда как большевики не прочь пойти на террор против саботажников, началось неизбежное чтение стишков. Комический элемент переплетался с трагическим, роль Урусова в саботажном движении была настолько велика, что наказание могло оказаться самым серьёзным. Любопытно, что вопрос о таксе ставился прямо в присутствии дам и матрос говорил: «Вот с какими людьми нам приходится работать, с людьми, которые берут взятки, как околоточные при царе». При этом он жаловался на «безлюдье» у большевиков и говорил, что нельзя себе представить, с какими «некультурными элементами» приходится иметь дело, в особенности по тюремной части.

Меня брало сомнение, чтобы этот рифмоплёт, двадцатидвухлетний юнец мог действительно устроить освобождение Урусова, так как отчёт о дне 27 октября 1917 г., когда Троцкий пришёл к нам в министерство, попал в газеты и фамилия Урусова, который сказал Троцкому столыпинское «не запугаете», звучавшее тогда не менее исторически, чем в Государственной думе у Столыпина, была прямо названа как фамилия председателя стачечного комитета ОСМИДа. После ухода матроса в 12-м часу ночи Новомейский удержал меня, и мы распределили роли на другой день. Новомейский взялся передать 10 тыс. руб., их должен был ему выдать из казённых сумм министерства В.Б. Лопухин, у которого эти деньги хранились, а мне предстояло встретиться с Новомейским у него на квартире в 4 часа, чтобы узнать, в каком положении дело, и предупредить ЦК Союза союзов. Я высказал Новомейскому свои сомнения касательно возможности освобождения Урусова столь простыми средствами, как подкуп, принимая во внимание, что Урусов был председателем комитета ОСМИДа и вице-председателем ЦК Союза союзов, кое-кто из членов которого в тот момент находился ещё под арестом. Новомейский, уже посидевший в тюрьме и на практике знакомый с состоянием тюремного дела при большевиках, сказал мне: «Вы не знаете, что за хаос творится у большевиков, там могут расстрелять совершенно невинного человека и выпустить крупного преступника». «Но что же, — возразил я, — разве они не читают газет? Ведь о роли Урусова в саботажном движении знает весь город». Новомейский рассмеялся иронически. «Это не охранка», — ответил он мне.

И в самом деле, когда на другой день, который прошёл у Новомейского и у меня в лихорадочных хлопотах, я в 4 часа пришёл к Новомейскому на его квартиру на Троицкой улице, он встретил меня с сияющим лицом: Урусов с минуты на минуту должен был быть выпущен на свободу. Новомейский подробно рассказал, как получил от Лопухина 10 тыс. руб., как передал их матросу, как тот сказал, чтобы он привёл депутацию наших министерских курьеров, как наши курьеры по заученному трафарету дали Урусову самую лестную аттестацию, заверив их в его «демократичности», как им был задан вопрос, ручаются ли они, что политически Урусов «безвреден для рабоче-крестьянского правительства», и каковы были их ответы.

В 2 часа дня матрос сообщил Новомейскому, что «дело сделано» и Урусов будет освобождён к вечеру. Моему изумлению не было конца, когда Новомейский сказал, что я могу вечером ехать в Нижегородскую губернию, поскольку он уверен, что всё действительно произойдёт так, как обещал матрос.

Тем не менее я не мог ехать без разрешения комитета ОСМИДа, который нам обоим — Новомейскому и мне — поручил столь сложное дело, как освобождение из-под ареста нашего «вождя» Урусова. В 6 часов вечера на заседании комитета ОСМИДа на квартире у Голицына мы доложили о состоянии урусовского дела, и Новомейский сказал, что у него нет ни малейшего сомнения, что к вечеру Урусов будет освобождён или уже свободен. Звонить на квартиру Урусова мы, конечно, не могли, так как там мог быть оставлен кто-либо большевиками, чтобы следить за квартирой. Комитет ОСМИДа ввиду заявления Новомейского, что в случае недоразумения он берёт всё на себя, разрешил мой отъезд.

В тот же вечер я с моими сёстрами уехал в Москву, покидая Петроград с тяжёлым чувством, так как в душе мне как-то не верилось, что Урусова могут освободить так быстро по слову какого-то «левого эсера» из матросов. Но я окончательно успокоился, когда в Твери в буфете увидел остроконечную барашковую шапку Урусова, теснившегося у столика и пившего кофе быстрыми глотками рядом со знаменитым матросом Дыбенко, возлюбленным Коллонтай и «личным врагом Керенского», как тот его именовал. Мы только успели переглянуться с Урусовым, с радостью узнав друг друга, как раздался третий звонок, и мы расстались.

Итак, наш «вождь» Урусов был действительно освобождён по слову матроса за взятку в 10 тыс. руб., и услуги падкого на комплименты и дамскую похвалу рифмача приобрели в этот момент совершенно особенную цену. Урусов не только оказался на свободе, но и сразу же осуществил свою мечту — поехать к матери на Кавказ и уйти в «частную жизнь». Конечно, после этого ареста со стороны Урусова было бы неблагоразумно оставаться в Петрограде, но его фигура рядом с матросом Дыбенко в Твери за буфетным столиком была символичной. Два злейших политических врага мирно трапезничали рядом.

Эпопея с урусовским освобождением, последовавшим через 24 часа после его ареста, только показывает всю неосведомлённость новой власти и хаос, царивший тогда, в эти патриархальные первые месяцы Октябрьской революции. На вокзале в Москве мы с Урусовым не виделись, и наша встреча произошла только в Константинополе в 1920 г., в эпоху белого движения. Никогда уже этот человек, занимавший впоследствии важное место в белом движении, не играл такой большой политической роли, как в первые месяцы октябрьского режима, и, несомненно, он очутился бы у власти, если бы большевики пали в тот момент. Ликвидация саботажного движения прошла уже без Урусова, хотя мы часто вспоминали его энергичное и горячее участие в начальном этапе этого движения.

В ожидании немецкой оккупации

Мой второй приезд в Сормово, вызванный исключительно семейными делами, совпал с рождественскими праздниками. Поскольку вся семья моего зятя приехала в Сормово и вообще в том году «приезд» в Сормово был большой, то какая-то волна веселья, напоминавшая пир во время чумы, охватила этот заброшенный инженерный мирок, отделённый от «диктатуры пролетариата» всего лишь хрупкой деревянной оградой. Святочные празднества никогда не казались такими безудержно весёлыми, и все веселились так, как будто чувствовали, что уже никогда или очень долго не придётся веселиться. Только газеты отрывали от святок и возвращали к страшной действительности. Мои родственники, т.е. свойственники со стороны зятя, в январе 1918