Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

провинции, он же говорил мне о грядущей ликвидации саботажного движения как о необходимом выводе из объективного положения вещей. Я сходился с ним в последнем, но спрашивал: если ликвидация саботажа неизбежна, то что же будет дальше — капитуляция или новая форма борьбы с большевиками? Мне представлялось, что надо было выждать результат брест-литовских переговоров и сообразовать наше поведение с окончательными итогами мировой войны. Но экспансивный и впечатлительный Урусов искал немедленного выхода, ему хотелось играть роль освободителя России от большевиков, хотелось возместить в критическую минуту ещё не укрепившегося большевизма и свои собственные карьерные неудачи в ведомстве.

Не раз комитет ОСМИДа, кочевавший по частным квартирам наших членов и никогда не собиравшийся два раза подряд в одном и том же доме, заседал в холостой, но элегантной квартире Урусова на Фонтанке. Его отец тоже был дипломатом и дослужился до поста посланника в Мюнхене, а затем в Пекине. На этом его карьера остановилась. Урусов, прекрасный оратор и темпераментный человек, обладал одним качеством, которое чрезвычайно мешало его дипломатической карьере: он быстро вспыхивал и горячо увлекался, но увлечение его быстро проходило, и тогда он охладевал к начатому делу. Выдержки и настойчивости у него не было. Не было у него и другого — надлежащих политических связей вне нашего ведомства, а в такие времена надо было, конечно, выйти из чиновничьей скорлупы и проявлять политическое творчество в самом широком масштабе. Но при всех этих недостатках Урусов был человек талантливый и живой и выделялся из общей чиновничьей массы настолько, что даже в родном ведомстве, где на него по примеру начальства смотрели свысока, его авторитет в это время был очень высок, и, уж конечно, если бы тогда пришлось реконструировать ведомство, Урусов занял бы высокий пост, так как его заслуги в борьбе с большевиками были очень велики.

И вот в самом разгаре нашего саботажного движения, после ареста первого состава ЦК Союза союзов и ареста Козакова, Урусов сообщил мне, что собирается ехать к своей матери в Кисловодск и вообще бросает саботажное движение. На мой вопрос, не собирается ли он организовать сопротивление большевикам на окраине России, Урусов сказал, что нет, он просто «устал» от бестолковой сумятицы нашего саботажного движения, бессильного остановить течение событий, и хочет уйти в «частную жизнь». Как часто потом, в эпоху белого движения, Урусов бросал вдруг с азартом начатое дело, «уставал», «разочаровывался», а потом возвращался назад с новыми планами. Человек влиятельный, умевший убеждать, он по этим качествам всегда выдвигался в первые ряды, но органически не умел никакого серьёзного дела довести до конца. Это первое разочарование в саботажном движении, как бы психологически оправдано оно ни было, раскрыло мне глаза на Урусова и подтвердило в моём мнении скептицизм нашего начальства в отношении Урусова. В вожди он не годился, а между тем фактически стал вождём и у нас в ведомстве, и до известной степени в ЦК Союза союзов.

Не отговаривая Урусова, потому что вести такое дело, как борьба с большевизмом, a contre-coeur было невозможно, я ему всё же сказал, что его отъезд нанесёт нашему делу серьёзный ущерб, в частности, комитет ОСМИДа остаётся без председателя. Урусов предложил князя Н.В. Голицына, начальника Архива министерства, человека спокойного, даже флегматичного, в высшей степени порядочного, но совсем не боевого и на замену Урусова не годившегося. За это время у нас было только одно общее собрание всех служащих министерства на Бассейной, где председательствовал Н.П. Юдин, а Урусов в обстоятельной и прекрасно произнесённой речи изложил ход саботажного движения и нашу позицию неприятия большевизма в связи с брест-литовскими переговорами и преждевременным окончанием войны. Если принять во внимание серьёзность момента, то надо сказать, что Урусов умел воодушевлять и вести за собой массы, но, подобно многим талантливым ораторам Февральской революции, он сам не знал, куда надо идти. Для того чтобы играть большую политическую роль, Урусову не хватало ряда качеств, а хороших и зажигательных ораторов было в это время много и значительно крупнее Урусова.

Но если он не годился для настоящей большой политики, что подтвердилось и позже, во время белого движения, то многие дипломатические чиновники уж вообще ничего из себя не представляли и подходили лишь для канцелярской работы, но не для борьбы с большевиками. Ни Голицын, ни Татищев, ни другие, даже умнейший Григорий Александрович Козаков не были способны заменить Урусова. И вот теперь Урусов решил уехать. В разговоре со мной он просил меня принять его функции в ЦК Союза союзов и вообще руководить комитетом ОСМИДа.

Я тоже предполагал уехать в Нижегородскую губернию, чтобы отвезти туда к старшей сестре моих младших сестёр и пробыть там две-три недели. Взять на себя роль Урусова в нашем комитете, где после отъезда В.К. Коростовца в Черниговскую губернию номинальным руководителем был князь Н.В. Голицын, значило, во всяком случае, быть в полном курсе того, что совершается. Несмотря на мой полный пессимизм в отношении перспектив нашего саботажного движения, я не считал для себя возможным уклониться от выпавшей мне роли и сказал князю Голицыну, что уезжаю в Нижегородскую губернию ненадолго, только для устройства моих сестёр.

24 декабря по ст. ст. был назначен наш отъезд, и я с сёстрами собирался уже ехать на Николаевский вокзал из квартиры моей тётушки В.Г. Хилковой, как вдруг меня немедленно потребовали в комитет ОСМИДа, заседавший в это время (8 часов вечера) на квартире Холодковского на Сергиевской улице. Я, конечно, отменил наш отъезд и отправился в комитет, где мне сообщили об аресте Урусова вместе с несколькими другими членами ЦК Союза союзов. Это был третий крупный арест в нашей организации. Комитет ОСМИДа поручил мне и Новомейскому освободить Урусова, и, конечно, до его освобождения я не мог и думать об отъезде из Петрограда.

Новомейский сразу же после заседания пригласил меня к себе, сказав, что его жена вместе с Маковской, о которой я упоминал выше, отправилась за магическим матросом. В самом деле, когда мы приехали на квартиру Новомейского, то застали уже всех в сборе. Помимо жены Новомейского, Маковской и матроса было ещё две подруги Новомейской, бывшие на войне, как и многие барышни из общества, сёстрами милосердия и потому привыкшие к таким людям, как наш спаситель-матрос. Надо сказать, что этот матрос из недоучившихся гимназистов, как он нам говорил, а скорее всего, просто из городского четырёхклассного училища старался нас всячески утешить и уверял, что «урусовское дело» можно устроить, но по высшей таксе, а именно 10 тыс. руб. Эту сумму