Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

Кирочная ул., 24

«Шла финская война. По улицам Ленинграда люди ходили ссутулившись, как во время сильного дождя. С вечера город погружался в раздражающий мрак.

– К тебе можно, папа?

– Конечно.

Кирка входит, целует меня в затылок, берет газету, берет со стола папиросу, закуривает и садится на низкую скамейку возле потрескивающего камина. Это теперь его любимое место.

– Что скажешь. Кирка?

– Да все то же, папа.

– А именно?

– Война.

– Ну?

– Она, папа, действует мне на нервы. Словно кто-то омерзительно скребет ногтем по стеклу. Так бы и дал в морду: не воюй!

<…>

Кирка глубоко затягивается:

– Валя мне не звонила по телефону?

– Нет.

Он бросает окурок в камин:

– Может быть, Шура подходила к телефону?

И кричит:

– Шура-а-а!.. Валечка мне не звонила?

– Не-е-ет!

Кирочная улица, 24

Между его бровей ложится тоненькая морщинка.

– Тебя, Кирюха, это волнует?

– Как будто.

– Тогда позвони ты Валечке.

– Не желаю.

Со двора раздается резкий дребезжащий свисток.

– Это, пожалуй, нам свистят, – говорит он. – Шторы плохо задернуты. В наш век мир предпочитает темноту.

И, задернув поплотней шторы, он добавляет:

– Мы потерянное поколение, папа.

– А уж это литературщина. Терпеть ее не могу.

И добавляю:

– Бодрей, Кирюха, бодрей. Держи хвост пистолетом»[55].

В этом доме в квартире № 37 в течение почти десяти предвоенных лет жил со своими домочадцами писатель и поэт им же созданного направления – имажинизма – Анатолий Мариенгоф. Дружная и веселая семья – жена Анна Никритина, актриса, которую Анатолий любя называл мартышкой, и сын Кирилл, не по годам мудрый и развитый мальчик.

40-летние интеллигенты любили этот район и друг друга. Когда у матери не было спектаклей, супруги прогуливались по Кирочной, приглашали на обед своих творческих коллег, ходили в театр и на дружеские вечера. Самостоятельный Кира тоже не сидел без дела. Родители удивлялись, как их 16-летний сын успевает и заниматься (помимо школы, на дом к юноше ходили немка, англичанка и француженка, учившие его языкам по 2–3 часа), и отдыхать (Кира играл в теннис, ходил в кино и театр, а вечерами приглашал к себе на Кирочную ватагу шумных друзей).

Счастливыми были дни, когда Мариенгофы договаривались остаться дома, отказавшись от всех планов и приглашений, и втроем посидеть за накрытым к чаепитию столом. Вспоминали покойного Сергея Есенина, несостоявшегося крестного отца Киры и большого друга Анатолия, с которым провел он свою молодость, неразлучно живя и путешествуя в течение нескольких лет, разговаривали о литературе, философии, искусстве. На ночь папа и мама приходили в спальню Кирилла пожелать ему спокойного сна – Анатолий целовал сына в лоб, а Анна – в щеки и губы, долго глядя в лицо ненаглядного сына.

Кирилл, казалось, доверял родителям, особенно отцу, часто приходя к нему в кабинет, чтобы покурить у камина и поделиться новостями (о том, как он прогулял школу, чтобы четыре часа бродить по Эрмитажу) и сокровенными мыслями (о войне, о любви, о смысле жизни). Анатолий с детства относился к сыну как ко взрослому. Помня собственного, всегда поддерживавшего его и здравомыслящего отца, он старался быть таким и для своего ребенка – общался на равных, уважал его мнение и личное пространство. Не позволял себе без стука войти в комнату Киры, не читал его дневники, даже если те лежали открытыми. Скоро за эту «идиотскую, слюнявую интеллигентность»[56] Анатолий не сможет себя простить.

«4 марта Кира сделал то же, что Есенин, его неудавшийся крестный.

Родился Кира 10 июля 23-го года.

В 40-м, когда это случилось, он был в девятом классе.

На его письменном столе, среди блокнотов и записных книжек, я нашел посмертное письмецо:

Дорогие папка и мамка!

Я думал сделать это давно

Целую.

Кира

<…>

Перед тем как это сделать, Кира позвонил ей по телефону.

Они встретились на Кирочной, где мы жили, и долго ходили по затемненной улице туда и обратно. И он сказал ей, что сейчас это сделает. А она, поверив, отпустила его одного. Только позвонила к его другу – к Рокфеллеру. Тот сразу прибежал. Но было уже поздно.

Домработница Шура в это время собирала к ужину. А мы отправились „прошвырнуться“.

„Прошвырнулись“ до Невского. Думали повернуть обратно, но потом захотелось „еще квартальчик“.

Была звездная безветренная ночь. Мороз не сильный.

Этот „квартальчик“ все и решил. Мы тоже опоздали. Всего на несколько минут»[57].

Смерть 16-летнего Киры в стенах этого дома открыла убитым горем родителям скрытую от них внутреннюю жизнь сына. Несчастная первая любовь вовсе не была главной причиной рокового шага – девушку Валю никто не винил («Я сижу один, и мне хочется, чтобы кто-нибудь позвонил… <…> Именно, чтобы она позвонила и сказала…: „Киру можно?“ В эту минуту я слышу телефонный звонок. Я бегу, перескакиваю через тахту и хватаю трубку. „Алло!.. Это я… Кира!“ – „Не Киру, а Шуру…“. Шура – наша домработница»[58]).

В ящиках письменного стола сына Анатолий, наконец-то решившийся прочесть неприкосновенные личные дневники, которые, впрочем, часто лежали ни от кого не скрытые, нашел десятки рассказов, стихов, начатый роман и самое страшное – подробную, философски-обоснованную новеллу о том, что собирается сделать его стремящийся походить на Байрона сын.

После постигшей Мариенгофов трагедии и начала войны супруги вместе с Большим драматическим театром были эвакуированы и покинули этот огромный дом, в проходных дворах которого совсем недавно бродил их Кира:

«Поздно вечером я возвращался домой. На дворе, прислонившись к стене, стоял пьяный. <…> Рядом в грязи валялась его шапка. Пьяный стоял и плакал. К нему подошел мальчишка и ударил его по лицу. За что? Так. Пьяный плакал. Он чувствовал, что его жизнь горька, как дешевая папироса. Он побежал за мальчишкой. Другой мальчишка дал пьяному подножку и тоже ударил его. Пьяный упал в лужу. Стукнулся головой об асфальт.

Мне показалось, что люди все-таки очень жестоки»[59].

Список источников

1. Жерихина Е. Литейная часть. От Невы до Кирочной. 1710–1918. – Москва, ЗАО «Центрполиграф», 2006.

2. Мариенгоф А. Б. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. М. 1990.

3. Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость мои друзья и подруги. – Л., 1988.

4. Мариенгоф А. Б. Это вам, потомки! Записки сорокалетнего мужчины. Екатерина. – СПб.: Петро-РИФ, 1994.

5. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга: путеводитель // Лики России, 2007.

Доходный дом (1842, Пель)

2-я линия ВО, 7 / Репина ул.,  8