История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

даже не находиться при какой-либо армии, то было бы очень хорошо, а по мнению проницательных людей, чрезвычайно желательно, чтобы и свой собственный двор король перевел на запад — в Бристоль или, еще лучше, в Эксетер.

Как Ридинг, так и Абингдон были уже в руках неприятеля, что превращало Оксфорд в передовую квартиру и неподходящее место для дальнейшего пребывания в нем двора, и хотя выгодное местоположение и наличие сильного пояса фортификаций позволяли надеяться на успешную оборону, однако из-за великого множества находившихся в городе дам и знатных особ отразить вражеский удар было бы едва ли возможно. Равным образом решиться на осаду Оксфорда, еще не добившись полного успеха в других местах, неприятель мог бы только в том случае, если бы полагал, что его обитатели не захотят долго терпеть сколько-нибудь серьезные бедствия и лишения. И если бы в Оксфорде оставили тогда сильный гарнизон, а двор и вельмож перевели вместе с принцем на запад, то королю, вероятно, удалось бы вскоре захватить близлежащие укрепленные пункты, пополнить до весны свою армию и к тому моменту, который он счел бы подходящим для открытия кампании, назначить Оксфорд местом сбора для всех своих войск. Препятствие, однако, заключалось в том, что не только дамы (чей голос много значил при обсуждении вопросов государственной важности), но и множество иных особ всякого звания и состояния, превосходно устроившихся в оксфордских колледжах, наверняка громко возроптали бы против переезда туда, где им не удалось бы найти для себя столь же удобные жилища. Кроме того, сам король, питая августейшую любовь к университету, достойному, как он полагал, высокой чести служить его местопребыванием, твердо решил, что он не попадет в руки варваров и не подвергнется военным невзгодам прежде, чем будут приняты все необходимые меры, дабы спасти это древнее и почтенное учреждение от грабежа, святотатства и разрушения.

< Таким образом, планы отъезда двора на запад, так и не ставшие, впрочем, предметом публичного обсуждения, были отложены в сторону. Мало того, двое влиятельных вельмож, герцог Ричмонд и граф Саутгемптон, назначенные членами совета, долженствовавшего состоять при особе принца, попросили у короля дозволения остаться с ним в Оксфорде: первый, верно служивший Его Величеству, когда столь многие его покинули, счел теперь обидной для своей репутации необходимость жить вдали от короля; второй сослался на то, что он недавно вступил в брак и не может, без больших для себя неудобств, ни оставить семью в Оксфорде, ни взять ее с собой в Бристоль. Король не стал упорствовать и принял их оправдания. Но уже тогда можно было предвидеть, что тем членам совета, которые отправились с принцем на запад, будет очень трудно, если события примут неблагоприятный оборот, добиться должного повиновения приказам Его Высочества.

Около этого времени заседавшие в Вестминстере особы послужили орудием божественной справедливости. Мы уже не раз упоминали о сэре Джоне Готэме, который перед самым началом войны запер перед королем ворота Гулля и отказался впустить его в город. Что еще поразительнее, этот безрассудный поступок совершил потомок древнего рода, человек, обладавший крупным состоянием, неизменно преданный королю и церкви и не обуреваемый безумными религиозными мечтаниями. Но личная вражда к графу Страффорду, тщеславие и честолюбие заставили его присоединиться к людям, которых он не уважал и чьи замыслы были ему ненавистны. Впрочем, принимая от Парламента должность гулльского коменданта, сэр Джон не мог и подумать, что станет участником мятежа: он рассчитывал, что король вскоре примирится с Палатами, а нынешний пост поможет его дальнейшему возвышению. Обнаружив, что дело зашло дальше, чем он предполагал, Готэм попытался выпутаться из затруднительного положения, в которое сам себя поставил. Палаты заподозрили неладное и бдительно следили за действиями сэра Джона, в том числе и с помощью его сына, не ладившего с отцом и в то время пользовавшегося полным их доверием. Впоследствии, однако, поведение Готэма-младшего изменилось: человек гордый и упрямый, он не пожелал повиноваться приказам лорда Ферфакса и вступил в тайную переписку с маркизом Ньюкаслом. Проведав о его сношениях с неприятелем, Парламент велел немедленно арестовать обоих Готэмов.

Обвиненные в государственной измене и посаженные в Тауэр, отец и сын Готэмы, хотя против них уже имелось достаточное количество улик, так и не предстали тогда перед судом - до времени их спасало покровительство многочисленных друзей в обеих Палатах. Затем, однако, верх в Парламенте взяла партия, вознамерившаяся преобразовать армию; чтобы преподать своим сторонникам суровый и страшный урок и навсегда отбить у них охоту к измене, она решительно потребовала привлечь Готэмов к военному суду за предательство, а прежние их заступники, утратившие ныне свое влияние, уже ничем не могли им помочь. Отца обвиняли прежде всего в том, что он позволил бежать лорду Дигби; главной же уликой против сына явилось его письмо к маркизу Ньюкаслу, представленное суду предателем-слугой. Отчаянно цепляясь за жизнь, оба прибегли к самым подлым и низким средствам, до которых редко опускаются христиане, но военный трибунал признал их виновными и приговорил к смерти.

Утром того самого дня, когда предстояло умереть сэру Джону Готэму (казнь его сына назначили на следующий день), Палата пэров распорядилась отложить его казнь на трое суток - но общины, взбешенные дерзостью лордов, тут же постановили, что любые отсрочки приведения приговоров в исполнение, предоставленные Верхней палатой без согласия Нижней, не могут иметь силы. Из-за этого происшествия сын был казнен на день раньше отца. Смерть свою он встретил мужественно, обвинив Парламент в продолжении войны и отказавшись признать собственную вину. На другой день на эшафот взошел Готэм-старший. Действительно ли Питерс, как многие тогда полагали, обещал сэру Джону, что его лишь покажут толпе, а затем вновь отправят в Тауэр, или, что вероятнее, отчаяние сломило его дух, но когда Готэм понял, что враги не дадут ему прожить еще два дня, дарованные пэрами, он, совершенно подавленный, едва сумел выговорить на эшафоте несколько слов и позволил своему нечестивому исповеднику Питерсу объявить народу, что преступник открыл ему свои грехи и признал вину перед Парламентом. Страшная судьба, постигшая двух несчастных джентльменов, была связана с таким множеством необыкновенных обстоятельств, что люди, хорошо знавшие характеры, настроения и поступки Готэмов, не могли не признать во всем этом деле прямое вмешательство Всемогущего Господа. >

Так как последнее действие по отношению к армии короля, совершенное графом Эссексом в должности главнокомандующего перед тем, как он возвратил свой генеральский патент Парламенту, имело место еще до конца этого года, то, принимая в расчет сам этот поступок и связанные с ним обстоятельства, будет правильно упомянуть