История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

о нем именно здесь. Речь идет о письме, подписанном графом Эссексом и посланном через трубача принцу Руперту, но составленном комитетом Парламента и оглашенном в обеих Палатах прежде, чем под ним поставил свою подпись главнокомандующий, который во всех отправляемых им официальных бумагах имел обыкновение строго соблюдать формальности и приличия. Это было чрезвычайно возмутительное письмо, написанное по столь же возмутительному поводу. Несколькими месяцами ранее Парламент принял ордонанс, запрещавший давать пощаду любым ирландцам, взятым в плен на море или на суше. Тогда на него не обратили должного внимания, а точнее, король долгое время вообще ничего о нем не знал, хотя граф Уорвик и офицеры его флота, захватывая ирландские фрегаты или каперские суда, каждый раз приказывали вязать спина к спине и бросать за борт всех пленных моряков этой нации, без разбора их звания и состояния — лишь бы это были ирландцы. Каждый день столь жестокой смертью погибало множество несчастных; когда же об этом стало известно всем, король по-прежнему молчал, ведь ни один из них не состоял у него на службе, и, несмотря на все бесчеловечие подобных действий, если бы Его Величество выразил свое возмущение ими, то немедленно подвергся бы обвинениям в том, что он заботится о судьбе ирландских мятежников и благоволит к ним.

Но совсем недавно, когда в одном бою на суше в плен попали королевские солдаты, те из них, кого признали ирландцами — десять или двенадцать человек — были на этом основании повешены. Услыхав об этом варварском деянии, принц Руперт (а он как раз захватил в плен точно такое же число вражеских солдат) велел повесить их на ближайшем дереве. Парламент же назвал его поступок актом вопиющего беззакония и жестокости и поручил графу Эссексу выразить принцу чрезвычайно резкий протест, для чего и было составлено упомянутое выше письмо, к коему прилагалась копия парламентского ордонанса, также сопровождавшаяся весьма суровыми упреками Руперту, который, пытаясь оправдать собственную бесчеловечность, имеет-де наглость ссылаться на ордонанс Палат. Именно тогда король и узнал о существовании этой декларации, имевшей отношение к войне в Англии; впрочем, с самого ее начала о подобных случаях ничего не было слышно. Вполне обоснованный ответ (раздраженной резкостью тона не уступавший вызывающей дерзости парламентского послания) принц отправил Эссексу, и граф, получив письмо Руперта на другой день после того, как сам подал в отставку, немедленно переслал его Палатам, которых оно привело в совершенную ярость.

4 марта принц Уэльский расстался с отцом и примерно неделю спустя прибыл в Бристоль, где ему предстояло теперь действовать самостоятельно, сообразуясь с обстоятельствами — или скорее сидеть тихо, не предпринимая никаких действий. Ведь единственной целью его удаления из Оксфорда, как уже говорилось выше, было добиться того, чтобы в дальнейшем принц и король никогда не могли подвергнуться одной и той же опасности одновременно, и, согласно этому плану, принц не должен был ни собирать какие-либо войска, кроме безусловно необходимых для защиты его особы, ни перемещаться на запад далее Бристоля. Но успел принц провести на новом месте и трех дней, как были перехвачены письма, раскрывшие план Уоллера, который, уклонившись от встречи с Горингом и освободив от осады Таунтон, рассчитывал на обратном пути захватить внезапной атакой Бристоль. Несколько сообщников Уоллера тотчас бежали из города, прочие же, совершенно обескураженные разоблачением их замысла, соглашались теперь со всеми предложениями королевских властей. В общем, лорд Гоптон навел в Бристоле порядок и подготовил город к обороне, так что никаких причин опасаться Уоллера более не существовало; к тому же самого Уоллера вскоре вызвали в Лондон, где, в соответствии с Ордонансом о самоотречении, ему предстояло подать в отставку.

Этими событиями завершился 1644 год, ими же мы закончим и настоящую книгу нашей истории.

КНИГА IX

Глава XVIII

(1645)

< Мы приближаемся к тому времени, описание коего не может понравиться читателю - ведь о слабостях и безрассудствах одной стороны ему предстоит теперь узнать ничуть не меньше, чем о злобе и порочности другой - и станет тяжелой и неблагодарной задачей для автора - ведь он должен будет дать суровую и нелицеприятную оценку характерам и поступкам самых разных людей: как тех, кто, чуждый мыслей об измене, желал королю всяческого блага, так и тех, кто с неистовым упорством стремился погубить и уничтожить корону. Именно тогда первоначальный запас любви, верности и мужества, побуждавших людей к борьбе, совершенно, по-видимому, истощился, и на смену им пришли нерадивость, лень и уныние; именно тогда особы, более других выставлявшие себя ревнителями общего блага и в самом деле желавшие, чтобы король сохранил всю свою власть, в конце концов пожертвовали благополучием государства и безопасностью государя собственным амбициям, страстям и обидам, а неблагоразумие и откровенная глупость людей, нимало не помышлявших о предательстве, причинили больше ущерба, чем это могли бы сделать прямое злодейство и преступление; именно тогда от собственной нерешительности и непостоянства, от несогласий и раздоров своих советников, неспособных предвидеть очевидное для остальных, страшившихся того, что не могло произойти, порой слишком долго размышлявших, прежде чем на что-либо решиться, а еще чаще принимавших решение без всякого обдумывания, и наконец, самое главное - никогда не осуществлявших с должной энергией того, что уже было обдумано и решено, - от всего этого король пострадал не меньше, чем от неутомимого усердия и непреодолимой мощи своих врагов.

Обо всем этом я и намерен рассказать со всевозможной обстоятельностью, честно и беспристрастно, чтобы читатель, ошеломленный великим множеством удивительных событий 1645 года и их прискорбными последствиями, не счел их причиной всеобщую нравственную порчу, будто бы поразившую английский народ, и не возложил вину на наш век (который произвел ничуть не меньше людей, беззаветно преданных короне, чем любая прежняя эпоха), но ясно понял, что все эти бедствия проистекали единственно лишь из безрассудства, дерзости, слабости, упрямства или гордыни определенных лиц. Равным образом, повествуя об этих событиях с подробностью, необходимой для верного их уразумения, невозможно будет избежать суждений о самом короле, которые, по-видимому, заставят иных усомниться в его мудрости и твердости, как если бы Его Величеству не хватило первой, чтобы предвидеть, а второй - чтобы предотвратить грозившие ему бедствия. Обескураженный и устрашенный подобными мыслями, я мог бы отказаться от должной свободы и откровенности при написании настоящей части моей Истории, удовлетвориться простым изложением случившегося и, не пытаясь найти подлинные причины тогдашних событий, представить их делом Промысла и следствием Божьего гнева - вместо того,