Единственные - Ольга Вечная

главным по больнице, чтобы внимательно слушать чьи-то наставления. Я опасаюсь, что на консультации он пробудет меньше минуты, причем за это время сам все расскажет, поставит диагноз и попрощается.

Но нет.

Время тянется, Илья до сих пор в кабинете. Пятнадцать минут, двадцать, тридцать пять… Борюсь с собой, чтобы не начать грызть ногти. Мне так сложно ждать, что дышать забываю. То и дело приходится громко вздыхать, сердце колотится. А вдруг дела еще хуже, чем мы думали?

Вдруг впереди Илью ждут лишь постоянная боль и инвалидность?

Я, конечно, справлюсь, поддержу его в любом случае. Но… это горько. Как это горько.

Быстро вытираю глаза, запрещая себе думать о плохом. Илья не подает виду, но я знаю, чувствую, что за сны он видит ночами. Почему ходит проверять, на месте ли дети. Украдкой целует меня. Так сильно хочется ему помочь! Стереть из памяти те пять лет одиночества или хотя бы облегчить мучения.

На его ноутбуке как-то раз я нашла в корзине папку. Случайно удалила нужный файл и полезла восстанавливать, а там она. Илья забыл очистить корзину.

В папке были ролики: Илья сам себя записывал, когда учился шить заново, чтобы отслеживать прогресс.

Меня хватило на просмотр двух. Дрожащие пальцы, которые прежде двигались с виртуозной скоростью.

Фоном — убогая съемная квартирка, и сам он, худой,! бледный, злящийся. В какой-то момент, когда у него ничего не вышло, Илья психанул, перевернул стол, пнул его.

Ролик закончился. На следующем он снова навел порядок и, улыбнувшись, принялся тренироваться. С самого начала.

Я так сильно расплакалась, погрузившись в его безнадегу и одиночество, что поняла, зачем он удалил папку. Хватит хранить это время в памяти. Хватит тонуть в том, из чего выбрался. Удалила снова и очистила корзину.

Смотрю на часы — час прошел. Да господи! Не могу я столько ждать! Богиня я или нет? Поднимаюсь, подхожу к нужному кабинету, стучусь и заглядываю. Мужчины сидят напротив друг друга, беседуют. Рядом переводчик. Илья хорошо говорит на немецком, но, когда дело касается медицинского сленга, ему нужна помощь.

— Извините, можно? Я просто заждалась, — неловко улыбаюсь. — Здравствуйте.

— Это моя жена Полина, — представляет меня Илья.

Доктор улыбается, кивает. Едва подхожу ближе, пожимает мне руку и рассказывает, что наслышан об Илье, благодарит, что написала и попросила о консультации. Для него большая честь и все такое. После чего Илья приносит стул, я присаживаюсь рядом с мужем, мы слушаем дальше вдвоем.

А когда выходим из кабинета, Илья заключает:

— Пятьдесят на пятьдесят. После операции может стать хуже, поэтому я не буду ее делать.

— Но ведь он сказал, что можно улучшить ситуацию!

— Или ухудшить. — Илья перебирает пальцами. — И что тогда?

— Давай хотя бы подумаем.

И мы думаем! Весь день, гуляя по городу, развлекаясь и действительно хорошо проводя время. Я абсолютно точно знаю, что буду вспоминать эти выходные еще долго и с большой любовью, хотя и кажется, что все наши разговоры сводятся к выражению «как об стену горох». Илья вроде бы и под впечатлением от разговора с коллегой, но рисковать понапрасну не собирается. Кроме того, операция очень дорогая, просто взять из ниоткуда такую сумму сложно, а побираться и просить муж точно не будет.

И тем не менее я рада, что мы прилетели и попробовали. Как бы там ни было, время поджимает, завтра самолет домой, и это прекрасно. Мы оба успели соскучиться по детям, но и вдвоем побыть — бесценно.

После балета ужинаем в красивом месте, затем едем в нашу странную съемную квартиру и занимаемся любовью. Илья любит горячо, нежно, с огнем, а я то и дело замираю в его руках, чтобы прожить глубже, прочувствовать ярче и раствориться в своей к нему любви. В квартире только мы, это наш небольшой отпуск, целых две ночи в объятиях друг друга.

— Давай подождем знак, — наконец предлагаю я, перед тем как мы засыпаем. — Если увидим, то сделаем эту операцию. Последнюю. Если нет, будем жить дальше, не беспокоясь.

— Предлагаешь подкинуть монетку?

— Что-нибудь в этом роде. Ты ведь ничего не имеешь против знаков и суеверий?

— Почему бы не доверить им свою жизнь? — пожимает Илья плечами.

Но знаков никаких нет. Весь следующий день мы гуляем, развлекаемся, и ничего особенного не происходит. Ничего такого, чтобы можно было сказать: «Вот оно! Чего мы ждем? Что еще должно случиться, чтобы ты решился?»

К вечеру возвращаемся в квартиру и собираем вещи: рейс ночной, скоро выдвигаться. Илья ходит по комнатам, оглядывает углы, я, в общем-то, делаю то же самое. Мы с ним оба — материалисты до кончиков волос, но иногда даже таким, как мы, хочется поверить и увидеть чудо. Да и это было бы честно — отец угробил руки моего мужа, пусть даст денег на восстановление, хотя бы шанс прожить следующие тридцать лет без боли.

И в тот момент, когда я, отчаявшись, плюхаюсь в кресло, звонит Мия.

— Полина, вы уже уехали? — тараторит она, задыхаясь.

— Собираемся в аэропорт, а что? Дети в порядке?

— Дети? А, в полном. Какие, блин, дети! Я снова посмотрела те бумаги. Поля, кажется, я сказала вам не тот номер квартиры. Вы в шестьдесят первой, а папа, судя по всему, снимал шестьдесят девятую. Там цифра непонятно написана, то ли девятка, то ли единица. Сходите гляньте, что там.

— Нам уже такси вызывать, Мия, надо было раньше!

— Ну хотя бы одним глазком! Я позвонила хозяевам, ту квартиру так и не сдали никому. Немного я вас дезориентировала.

Округляю глаза, продолжая слушать сестренку. Наконец мы прощаемся, и я соскакиваю на ноги.

— Что случилось? — спрашивает зашедший в комнату Илья.

— Мия перепутала номера квартир: папа снимал не шестьдесят первую, а шестьдесят девятую. Это чуть выше. Там какой-то запах неприятный,