Брехт - Вальтер Беньямин

подладиться друг к другу и продемонстрировали, сколь ценным был для них тот счастливый опыт, который они, большинство из них, приобрели девять месяцев назад[73] в брехтовской пьесе «Винтовки Тересы Каррар».

Елена Вайгель воздала должное традиции, которая вопреки всему продолжается от самого раннего брехтовского театра и до сего дня. Ей удалось поддержать его авторитет на уровне европейского стандарта актерского мастерства. Многое можно было отдать, чтобы увидеть ее в последнем акте цикла («Плебисцит»), где она, в роли жены пролетария, что созвучно с ее незабвенной ролью в «Матери», сохраняет дух нелегальной работы в эпоху гонений.

Цикл предоставляет театру немецкой эмиграции политический и художественный шанс, что впервые делает осязаемой необходимость такого театра. Оба момента, политический и художественный, выступают здесь в единстве. И действительно, нетрудно понять, что изображение человека из СА или члена Народного суда для эмигрировавшего актера – совершенно другая задача, нежели, например, изображение Яго для добросердечного актера. В первом случае вчувствование, конечно, не является подходящим способом; равным образом невозможно, чтобы у политического борца было «сочувствие» к убийце его соратников. Совершенно по-новому оправданным и по-новому удачным тут мог бы стать другой, дистанцирующий модус изображения, – пожалуй, именно эпический.

Эпический элемент, трансформируясь, обнаруживается и в том, что цикл привлекает читающую публику не меньше, чем зрительскую. Постановка вынуждена довольствоваться более или менее развернутой выборкой из цикла, если она не располагает средствами, если их трудно мобилизовать, как, например, в тех условиях, что изображены в актах этого цикла. В отношении такой выборки возможны критические возражения, и это относится в том числе и к парижской постановке. Не всем зрителям очевиден тот решающий тезис, что для читателя красной нитью проходит через все пьесы цикла. Его можно обозначить фразой из пророческого романа Кафки «Процесс»: «Ложь превращается в мировой порядок».

Каждый из этих небольших актов указывает на одно: сколь неотвратимо царство ужаса, хвастливо провозглашающее себя перед другими народами Третьим рейхом, подчиняет все отношения между людьми господству лжи. Ложь – клятвенные показания перед судом («Правосудие»); ложь – наука, положения которой учат тому, что не разрешено применять («Профессиональное заболевание»); ложь – то, что провозглашается публично («Плебисцит»), и ложью является даже то, что шепчут на ухо умирающим («Нагорная проповедь»). Ложь – то, что словно под гидравлическим прессом проникает в слова, которые говорят друг другу супруги в последние минуты перед разлукой («Жена еврейка»). Ложь – маска, которую надевает даже сострадание, если рискнет еще подать признаки жизни («Служение народу»). Мы живем в стране, где нельзя упоминать о пролетариате. Как показывает Брехт, в этой стране всё обстоит так, что даже крестьянин не может накормить свой скот, не вовлекая «государственные соображения» («Крестьянин кормит свинью»).

Вначале правда, очистительный огонь которой однажды охватит это государство и его порядок, – это всего лишь слабая искра. Ее раздувает ирония рабочего, перед микрофоном дезавуирующего вложенную ему в уста пропагандистом ложь; эту искру сберегает молчание тех, кто своего мученически погибшего соратника принужден с величайшей осторожностью обойти стороной; а листовка к плебисциту, весь текст которой провозглашает «НЕТ», – не что иное, как сама эта тлеющая искра.

Остается надеяться, что произведение вскоре будет опубликовано в виде книги. Для сцены в нем есть целый репертуар возможностей. Для читателя в нем есть драма в том смысле, который реализовал в своих «Последних днях человечества» Краус[74]. Быть может, одной только этой драме дано так впустить в себя пламенную актуальность, чтобы она достигла потомков как историческое свидетельство.

Комментарии к стихотворениям Брехта

К форме комментария

Хорошо известно, что комментарий – совсем иное дело, нежели оценивание, взвешенно распределяющее свет и тени. Комментарий исходит из классичности текста и тем самым в известной мере из предубеждения. Далее от оценивания комментарий отличается тем, что имеет дело исключительно с красотой и позитивным содержанием текста. И это весьма диалектичное положение дел, поскольку на службе поэзии используется архаичная форма, комментарий, который в то же время является авторитарной формой, хотя поэзия не только не имеет в себе ничего архаичного, но и бросает вызов тому, что сегодня признается авторитетом.

Это положение дел согласуется с тем, что имеет в виду старая максима диалектики: преодоление трудного путем накопления трудностей. Трудность, которую тут следует преодолеть, состоит в том, чтобы вообще сегодня читать лирику. Если бы можно было эту трудность парировать [другими трудностями], то как такой текст читать исключительно так, будто речь идет о проверенном временем, глубокомысленном, то есть о классическом? И продолжая далее, – схватив быка за рога и памятуя о специфическом обстоятельстве, которое точно соответствует сегодняшней трудности читать лирику, а именно: о сложности сочинять сегодня лирику, – как же читать лирическое как классический текст, если сегодняшний лирический сборник становится [коммерческим] предприятием?

Если что и может воодушевить на такие попытки, так это знание, из которого ныне только и следует черпать мужество отчаяния: а именно, что грядущий день может принести уничтожение такого огромного масштаба, что мы осознаем себя разделенными веками со вчерашними текстами и произведениями. (Комментарий, который еще сегодня кажется натяжкой, уже завтра может образовывать классические складки. Там, где он может показаться точным до неприличия сегодня, завтра снова обнаружится загадка.)

Следующий комментарий, вероятно, будет интересен еще и с другой точки зрения. Для тех людей, кому коммунизм представляется отмеченным печатью односторонности, внимательное чтение такого сборника стихотворений, как брехтовский, может стать сюрпризом. Конечно, нельзя лишать себя такого сюрприза, как это случилось бы, если бы мы акцентировали только «развитие», которое претерпела лирика Брехта от «Домашних проповедей» до «Свендборгских стихотворений». Асоциальная позиция «Домашних проповедей» превращается в социальную позицию «Свендборгских стихотворений». Но это не просто обращение. Здесь не сжигается то, чему прежде поклонялись. Скорее стоит указать на общность этих поэтических сборников. В разнообразии их позиций не найдешь одного – аполитичной, несоциальной позиции. Комментарию надлежит выделить политическое содержание как раз чисто лирических частей.

О сборнике «Домашние проповеди»

Понятно, что название «Домашние проповеди» ироничное. Слово этой проповеди не с горы Синай и не из Евангелий. Вдохновляющим истоком тут является буржуазное общество. Уроки, которые наблюдатель этого общества из него извлекает, разительно отличаются от тех уроков, что распространяет само это общество. «Домашние проповеди» имеют дело исключительно с первыми. Когда анархия – козырь, как считает поэт, когда в ней заключается закон буржуазной жизни, тогда она хотя бы должна быть названа своим именем. А поэтические формы, которыми буржуазия обставляет свою экзистенцию, для поэта не слишком хороши, чтобы без лукавства выразить суть ее господства. Хорал, собирающий паству в