Отравительницы, куртизанки, анархистки. Дело о ядах и другие истории знаменитых преступниц - Марк Лефрансуа

и Бланш (с которой они помирились) прийти на улицу Гут-д’Ор, чтобы составить ей компанию. Мари она отдельно попросила привести с собой Мориса, которого она уже довольно давно не видела. Столь недавняя смерть ее сына все еще причиняла ей боль.

Три женщины беседовали, как вдруг у Жанны разболелись зубы, да так сильно, что она умоляла Мари сбегать купить ей успокаивающую мазь, что та и сделала. Но прежде чем выйти из дома, она, не слишком-то доверяя хозяйке, настоятельно попросила Бланш не отставлять ее сына наедине с его тетей. Однако Жанна под надуманным предлогом избавилась и от Бланш, которая по наивности отошла выполнить какое-то ее поручение. Когда Мари, возвращаясь, встретила Бланш на улице, то забеспокоилась, бросилась к дому и увидела, что Жанна сжимает в руках Мориса, у которого побагровело лицо.

Мари яростно оттолкнула Жанну, крича: «Мерзавка, ты задушила моего ребенка!» Та сопротивлялась. Мари схватила своего мальчика и побежала в аптеку при больнице Бретонно, там он пришел в себя. Там же студент-медик предупредил мать, что, несомненно, ее ребенка пытались задушить и необходимо заявить об этом в полицию.

На следующий день Жанну Вебер арестовали. Кроткая женщина с такой хорошей репутацией в одночасье превратилась в «душительницу».

Судебное заседание 29 января началось с допроса Жанны. Представившись и напомнив о смерти трех своих детей (что, впрочем, суд не интересовало), она поклялась, что она не виновата в том горе, что затронуло ее семью. Ее позиция была проста и заключалась в последовательном отрицании всех фактов. Несмотря на все свидетельства (которые были ей известны), она уверяла, что маленькая Жоржетта была больна, а ее невестка не ухаживала за ней, как следовало бы. Так что она всего лишь выполнила свой долг, позаботившись о ребенке.

Более того, Жанна утверждала, что никогда не оставалась с ребенком наедине, что дома постоянно находились родители или соседи. Она отрицала само предположение, что пыталась задушить малышку, напротив, именно она попросила сходить за матерью, когда ребенок почувствовал себя плохо. То же самое относилось и к Сюзанне: Жанна известила отца. Она не признавала, что на шее у детей остались следы, хотя несколько свидетелей утверждали, что видели их.

Что касается Жермены, то, хоть она и признала, что оставалась с девочкой наедине, но настаивала, что это продлилось лишь несколько минут. Ребенок заплакал потому, что не привык к ней, а когда прибежала бабушка, то сразу все наладилось. Также Жанна не соглашалась с показаниями соседа, который говорил, что она отослала его подальше под тем предлогом, будто ей внезапно захотелось вишневой водки. Она отрицала, что просунула одну руку под одежду Жермены и давила на грудь. Мориса же она действительно хотела подержать на руках, но это было естественное проявление привязанности, ведь она совсем недавно потеряла собственного сына и надеялась хоть на какое-то утешение. Очевидно, она заявила, что ее обвинили в удушении мальчика ошибочно.

На этом допрос Жанны завершился, и пришел черед свидетелей. Первой дала показания Бланш Вебер. Она настаивала, что была хорошей матерью и всегда заботилась о своих дочерях, которые, по ее словам, ничем не болели. Также она утверждала, что видела на шее Сюзанны красные отметины. Мари Вебер, которую допросили следом, подтвердила ее слова, и то же самое сделала некая мадемуазель Куш, соседка Бланш. Полина же Вебер заявляла, что Жермена тоже отличалась крепким здоровьем и что она отлучилась из дома для того, чтобы угодить Жанне, которой захотелось сыра к обеду. Эти слова привели подсудимую в ярость, она отрицала, что когда-то просила чего-то такого.

Однако всех этих различных свидетельств не хватало, чтобы осудить Жанну, и только мадам Риголёр напрямую обвинила ее в убийстве Жермены: «Меня она тоже отослала подальше, ей понадобилась сельтерская вода, чтобы не упасть в обморок. Я проявила слабость, ушла из дома, чтобы оказать ей услугу». Она утверждала, что в день смерти девочки Жанна дважды оставалась с ней наедине. Обвиняемая оспаривала эти показания, отрицая и историю с сыром, и случай с сельтерской водой, и в принципе все предположения о том, что она все подстраивала так, чтобы остаться с детьми наедине.

Ближе к вечеру заседание было прервано и возобновилось на следующий день, 30 января. В тот день давали показания врачи. Их заявления полностью уничтожили версию обвинения, поскольку каждый из них придерживался мнения, что смерть детей была естественной. Доктор Мот, лечивший Мориса в больнице Бретонно, отказался говорить, сославшись на медицинскую тайну. Анри-Робер, адвокат Жанны, попытался объяснить ему, что, едва началось расследование, врачи утратили право хранить молчание, но тщетно, Мот так ничего и не сказал. Однако он сообщил кое-что очень важное для защиты: он не видел на шее Мориса ни синяков, ни намека на странгуляционную полосу.

Что касается интерна, принявшего мать с ребенком, доктора Сайяна, то он находился в отъезде. Свои показания он представил в письме, в котором признал, что на теле Мориса были синяки, но они не представляли угрозу здоровью и находились не на тех частях тела, о которых говорила Мари.

Эксперт, доктор Бруодель, подтвердил, что дети перестали дышать из-за спазмов мышц гортани, но не смог с уверенностью сказать, что это было следствием чьих-то преступных действий. Наконец, судебный врач Туано, проводивший вскрытие Сюзанны, осуществил также вскрытие Жоржетты спустя 42 дня после ее смерти и полностью исключил вероятность удушения. Ребенок так быстро задохнулся из-за возникших судорог, заключение было таким же, как и в случае с Сюзанной.

Из-за удручающей нехватки доказательств, кратких свидетельских показаний и молчания докторов, которое объяснялось и соблюдением врачебной тайны, и нежеланием признавать, что в их исследования могла закрасться ошибка, генеральному прокурору ничего не оставалось, кроме как заявить, что вину Жанны Вебер не удалось доказать и что обвинения необходимо снять. Присяжные вынесли вердикт уже через несколько минут: ее оправдали.

Жанну Вебер их решение словно не особенно волновало. Она пожала руку своему защитнику, слегка поклонилась присяжным и в сопровождении мужа (который почти никак не проявил себя в этом деле) вернулась в тюрьму Сен-Лазар, где ее официально освободили из-под стражи. Покончив с формальностями, она отправилась в пивную по соседству, где ее уже ждали несколько друзей. Позднее на вопросы прессы она отвечала так: «То, что меня оправдают, напрашивалось само собой и меня совсем не удивило. На меня возвели ужасающий поклеп, а присяжные восстановили справедливость. Но вот я здесь, на свободе, и, чтобы прийти в себя, поеду к матери, она живет неподалеку от Сен-Бриё. А что до моих обвинителей, то пока