Отравительницы, куртизанки, анархистки. Дело о ядах и другие истории знаменитых преступниц - Марк Лефрансуа

Канаби прекрасно знала его почерк и могла его имитировать. В общем и целом, если не считать слуг, он единственный обвинил ее в преступлении, возможно, раздосадованный тем, что оказался втянут в дело о подлоге.

Третье и последнее слушание по делу состоялось 27 мая. Обозреватель, столкнувшись с нехваткой улик, молчанием и, возможно, даже прощением со стороны некоторых свидетелей, оказался не в состоянии прийти к вменяемому заключению. Каким был мотив преступления, если преступление вообще имело место? Вот в чем вопрос. Так ли невиновна мадам Канаби, как утверждала? Была ли она любовницей Рабо, как говорили другие? Замыслила она избавиться от мужа в одиночку, если замыслила? Или Эмиль Канаби отравился сам, потому что принимал препарат, содержавший мышьяк? Медики, которые поочередно в тот день давали показания, не рассказали ничего нового. Лишь специалисты по почерку проявили категоричность, сойдясь во мнении, что письма, адресованные отцу обвиняемой, были написаны ей самой. Также они заключили, что рецепты оказались подделкой, но на этом их уверенность закончилась. Возможно, речь шла о какой-то неизвестной женщине, но в то же время реально было усмотреть некие сходства с почерком обвиняемой. Эти обвинения настолько возмутили Генриетту Бланш, что вызвали сильнейший нервный припадок, так что заседание пришлось прервать и перенести на следующий день.

Утром понедельника (суд шел уже четвертый день, и пресса успела осудить ее, убежденная, что это дело о хладнокровной убийце, настоящем чудовище, скрывавшемся под личиной светской женщины) мадам Канаби явилась на слушание на грани обморока, глаза ее опухли от слез, и, чтобы удержаться на ногах, ей приходилось постоянно вдыхать эфир. Ей предстояло выслушать обвинительную речь генерального прокурора Ленара.

Тот же, ввиду отсутствия консенсуса экспертов, не затронул тему поддельных рецептов и отравления. Если яд и попал в организм больного, то потому, что кто-то преследовал цель убить его. Ленару было совершенно очевидно, что Генриетта Бланш вынашивала ужасный план – избавиться от мужа. Зачем? Ее интересовали деньги Рабо, что он обеспечил бы ее дочерям лучшее будущее, чем то, которое мог подарить девочкам их отец. Его романтический дух и проведенное вместе с этим сентиментальным спутником время могли породить определенного рода привязанность. Рабо хотел стать ее мужем. Разве он не мог быть ее любовником?

И хотя все это невозможно было доказать, прокурор повторял снова и снова: обвиняемая влюбилась, и замысел ее преступления объяснялся ее стремлением к светским радостям жизни. Затем он затронул тему яда, оружия трусов, и, согласившись, что эксперты на этом процессе уже не смогут поведать ничего сверх того, что было сказано, заявил, что все же повышенное содержание мышьяка в организме Эмиля Канаби внушает подозрения, как бы потерпевший ни отрицал это. Ведь он был отцом двух дочерей и заботился об их репутации. Ему это было простительно – но не его супруге. Ленар призвал присяжных позволить истине восторжествовать. Если оправдать обвиняемую, это будет преступлением против правосудия, несмотря на нехватку доказательств.

Защиту возглавлял мэтр Пейрекав, который парировал доводы обвинения. Он начал с подозрений в супружеской измене, провозгласив, что общество еще не готово признать, что между мужчиной и женщиной может существовать искренняя дружба без какой-либо подоплеки. Кроме того, не стоит забывать, что никакие ядовитые вещества не были обнаружены в доме Генриетты Бланш. Наконец, он продемонстрировал присяжным весьма объемные медицинские заключения, которые не заявляли ничего определенного. Обвинение не выдерживало критики. Он требовал немедленно освободить клиентку, которая уже провела четыре месяца в заключении. Она никого не отравила, и этого было достаточно, чтобы оправдать ее.

Спустя час и двадцать минут председатель огласил вердикт присяжных. Обвинение в отравлении было снято, но не обвинение в подделке документов. Наконец, Генриетту Бланш приговорили к одному году и трем месяцам тюремного заключения за фальсификацию врачебных рецептов, а также к штрафу в 100 франков.

Очевидные недостатки судопроизводства, показания, которые скорее преследовали цель распространить слухи или отомстить, молчание врачей, ссылавшихся на медицинскую тайну (которое, в свою очередь, подверглось критике со стороны обвинения), и поддержка любивших Генриетту Бланш людей – все это сделало процесс очень странным. Но еще более странным кажется факт, что никто не заинтересовался тем, что эти яды заказывали достаточно регулярно. Кто? Зачем? Незадолго до всей этой истории в руки другого аптекаря из Бордо, месье Русселя, попал рецепт на аконитин и дигиталис, якобы подписанный доктором Лафоргом де ла Треном. Но фармацевт выказал недоверие, и посыльный исчез, не сказав ни слова. Его так и не нашли.

Маргарита Стенель

В ночь с 31 мая на 1 июня 1908 года в XV округе Парижа, в тупике Ронсен, переулке, выходившем на улицу Вожирар (между домами под номерами 150 и 152), произошло ограбление, принявшее плохой оборот. Помимо самой кражи грабители также убили двоих человек – владельца помещения, художника Альфонса Стенеля, и его тещу, мадам Жапи. Жена художника, дочь второй жертвы, отделалась ранением.

Примеченный грабителями дом имел три этажа с чердаком, был окружен садом и отгорожен забором. На чердаке проживали нанятые работники – кухарка Мариетта Вольф и камердинер Реми Куйяр. На третьем этаже располагалась мастерская хозяина, на втором находились три спальни и ванная комната, на первом – прихожая, а также анфилада в несколько залов наряду с примыкавшей к ней верандой, где художник порой проводил выставки собственных работ. Хотя он и был племянником Эрнеста Мейссонье[7] и сыном одного из выдающихся стеклодувов конца XIX века, он не придерживался новаторского движения авангарда, зародившегося во Франции около 30 лет назад.

В своих картинах он не предпринимал импрессионистских или пуантилистских экспериментов, не проявлял фовистской[8] дерзости. Его буржуазная живопись была рассчитала на благонравную клиентуру, чьи вкусы тяготели к прошлому веку, к натюрмортам, к реалистично исполненным букетам цветов, а особенно к историческим сценкам, напоминавшим полотна, вошедшие в историю, но без их смелости. В основном он писал изящные костюмированные картины в стиле Грёза[9], которые могли вписаться в интерьер любого буржуазного дома. Современники когда-то были от них в восторге, но в начале XX века они уже никого по-настоящему не интересовали.

Стенель, конечно, еще продавался, но все менее и менее успешно. Его звезда, на деле никогда не поднимавшаяся высоко, угасала, и финансовые проблемы становились все насущнее. Его жена, Маргарита Стенель (в девичестве Жапи), ничем профессионально не занималась. Будучи на 30 лет моложе мужа, она родила дочь Марту. Хотя возраст давал о себе знать, ее по-прежнему считали очаровательной женщиной. Что касается ее матери, то ее визит в Париж был исключительным случаем: обычно