Наследники или ренегаты. Государство и право «оттепели» 1953-1964 - Павел Владимирович Крашенинников

В отличие от литераторов и даже художников, кинематографисты не имели, да и не могли иметь никаких самиздатов и тамиздатов. Кинофильмы снимались за государственные деньги под жестким партийным контролем. Тем не менее и деятели кино умудрялись, снимая замечательные картины, ставить весьма острые вопросы.

Знаковым в этом отношении стал фильм «Застава Ильича»[136], в котором, грубо говоря, был поставлен вопрос: с кого должна делать свою жизнь молодежь – с героев или простых советских людей? Свободен ли современный молодой человек быть не-героем, обыкновенным юношей или девушкой со своими не коллективными, а индивидуальными чаяниями, надеждами и мечтами, со своей, наконец, частной жизнью (одним словом, обывателем или мещанином)?

Для людей с активной жизненной позицией, к коим относило себя большинство шестидесятников, особенно «официальных», ответ вроде бы был очевиден: каждый человек должен чего-то добиться в этой жизни, оставить после себя след на земле – то есть стремиться стать героем. Отношение к мещанству было пренебрежительным. Особенно это проявлялось среди представителей научно-технической интеллигенции, для которых образцом служил герой фильма «Девять дней одного года»[137] – интеллигентный физик-ядерщик, который губит свое здоровье на благо науки.

А тут еще Никита Сергеевич в начале 1963 г. на знаменитой встрече с деятелями литературы и искусства, так же известной как «встреча партийного руководства с интеллигенцией»[138], обрушился с критикой на «Заставу Ильича», заявив, что главные персонажи – трое рабочих парней – только показаны положительными, а на самом деле «не знают, как им жить и к чему стремиться», а значит, новое поколение Советского Союза явно не олицетворяют. Где устремление к священной утопии – построению коммунизма за 20 лет? Как может советская молодежь испытывать экзистенциальные сомнения, не спешить взрослеть, да еще и издеваться над спущенными сверху дарами той самой оттепельной свободы?

В итоге Никита Сергеевич еще больше заострил вопрос: могут ли советские люди иметь ценности, отличные от официальных? Он-то думал, что не могут, а на деле оказалось, что могут и даже имеют.

Лозунг построения коммунизма за 20 лет, может, и всколыхнул определенную часть населения, но многие уже давно перестали верить властям, а к лидеру партии относились с сарказмом. По-видимому, Хрущев является чемпионом среди всех руководителей Советского Союза по количеству анекдотов о нем, ходивших в народе. Были даже люди, которые коллекционировали эти анекдоты, и списки их коллекций содержали десятки, если не сотни позиций.

Психика людей, переживших эксцессы сталинизма, а затем глобальную войну на уничтожение, требовала релаксации. Фронтовики и труженики тыла, составлявшие большинство населения, пришли к простой мысли: «Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть»[139]. Они предпочли заняться обустройством собственной жизни и обратились к простым житейским, если не сказать мещанским, ценностям: приносящий удовлетворение труд, семья и ее благополучие, прежде всего материальное, обзаведение собственным жильем и т. д.

Как писал Герман Гессе, мещанин «пытается осесть посредине между крайностями, в умеренной и здоровой зоне, без яростных бурь и гроз», «он добивается сохранности и безопасности, получает вместо одержимости Богом спокойную совесть, вместо наслаждения – удовольствие, вместо свободы – удобство, вместо смертельного зноя – приятную температуру»[140].

Правда, советский мещанин отличался от воспетого Гессе европейского прежде всего безграничным патернализмом, внушенным ему коммунистической партией в духе: «Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это». Он твердо верил, что все блага, включая и бытовые, он может получить только от партии и государства. Помнится, как один из нардепов СССР, ошеломленный своей первой после избрания встречей с избирателями, высказался в том духе, что увидел перед собой не людей, а огромную пасть, истошно вопящую: «Дай!».

Приверженцев мещанских ценностей особенно раздражала физическая невозможность обустроить свой быт ввиду практического отсутствия товаров народного потребления в магазинах. В стране вечного дефицита престижными считались не только предметы роскоши, но и любые товары, которые невозможно купить, но можно «достать». К ним относились предметы интерьера (в основном мебель), модная одежда, обувь, некоторые деликатесы.

Стремление Хрущева в начальный период оттепели приоткрыть страну миру еще больше усугубило ситуацию. Сначала в 1956 г. была выставка живописи Пабло Пикассо (который никогда не скрывал своих прокоммунистических взглядов), проведенная сначала в Москве, а через несколько месяцев и в Ленинграде. Тогда большинство зрителей так или иначе испытало культурный шок: слишком не похоже было творчество Пикассо на то, что приходилось видеть раньше не только обычному советскому экскурсанту, но и рядовому советскому художнику.

Затем летом 1957 г. в Москве прошел VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Впервые москвичи увидели такое количество иностранцев – десятки тысяч делегатов из 130 стран свободно разгуливали по столице. В первые дни на улицах происходило массовое братание, и внимания на программу мероприятий обращали мало, предпочитая ночные гулянья.

Наконец, в 1959 г. москвичей ждал не только культурный, но и потребительский шок. На Американской национальной выставке, открытой лично Н. С. Хрущевым и вице-президентом США Р. М. Никсоном, показывали все передовые достижения заграничной промышленности: бытовую технику, мебель, автомобили и т. п. В результате определенное количество артефактов западного общества потребления проникло в страну. Они немедленно вошли в перечень дефицита и стали предметами престижно-статусного потребления.

В советском обществе возник новый раскол, но только не культурный, как в Российской империи, а ценностный. В империи сожительствовали два народа: один – проевропейский, а другой – архаический, которые имели совершенно различные наборы культурных образцов. Этот факт и послужил основой раскола между прогрессистами (русскими европейцами) и традиционалистами (славянофилами), предлагавшими разные пути развития страны. Большевики приложили немало усилий, чтобы разрушить как европейскую, так и архаическую культуру руками бескультурных маргиналов. Поэтому в СССР народ в культурном отношении был более-менее однороден. В коммунистическую идею верило большинство, но по поводу вопроса, посвятить свою жизнь светлому будущему или трудному настоящему, люди имели различные мнения.

Вряд ли романтиков построения коммунистического общества можно назвать традиционалистами, а стиляг, фарцовщиков, валютчиков – русскими европейцами. Последних истребили давным-давно. Собственно, даже среди диссидентов никто не требовал перехода к капитализму.

Раскол проходил не между большими группами людей, а в головах практически всех граждан. Носители коммунистических ценностей сами страдали потребительским зудом и стремились приобрести дефицит.

Кто делал это в спецраспределителях, кто – за счет дружбы, как говорил А. Райкин, с «завсклад», «туваровед» и прочими деятелями системы распределения. В условиях отсутствия открытого рынка товаров и услуг постепенно стал формироваться его эрзац – весьма своеобразный рынок услуг, построенный по принципу «ты мне – я тебе», основанный на обмене возможностями, связанными с доступом к тому