Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Скоро преподавание и семейные заботы поглотили Шаму, и лишь в 1987 году он написал следующую книгу – “Слишком богатый выбор” (Embarrassment of Riches) – о голландцах и их “золотом” XVII веке. Так Шама превратился в историка искусства, и несколько его будущих книг – в том числе “Глаза Рембрандта” (1999), “Чудачества” (Hang Ups, 2005) и “Сила искусства” (2006) – свидетельствуют об этом интересе. Его репутацию, впрочем, закрепила крупная историческая работа. В 1989 году Шама напечатал “Граждан” – почти тысячестраничное исследование о Французской революции до 1794 года, когда определился ее характер. В “пространной, вызывающей, местами приводящей в ярость хронике, которая во многом переворачивает общепринятые представления” (по выражению рецензента из Publishers Weekly), Шама утверждает, что революция не породила “патриотическую культуру гражданственности”, а, напротив, предшествовала ее появлению. Работа получилась блестящей и затрагивала почти все сферы жизни. Шама рассказывал о праздниках и пище, выставках и казнях, скрытых мотивах людей и жестокости толпы с эрудицией, делавшей книгу выдающейся. “Это необычная книга, – отметил Лоуренс Стоун из New Republic. – Эта хроника – ошеломляюще виртуозная работа”. Хью Тревор-Ропер посетовал на “выставление напоказ эрудиции”: молодым историкам не стоит задаваться. Книга стала бестселлером.

В 1993 году, проведя тринадцать лет в Гарварде, Шама стал в Колумбийском университете профессором и истории искусства, и истории. Примерно в то же время получил популярность интернет, и на сайте Шамы он был назван “историком, писателем, искусствоведом, кулинаром, телеведущим Би-би-си, но необязательно в этом порядке”. Когда интервьюер попросил Шаму описать свою жизнь в нескольких словах, тот ответил: “Безрассудство, несправедливо вознагражденное удачей”[1306]. В 1995 году Шаму назначили штатным художественным критиком журнала New Yorker, и он три года занимал эту должность. К тому времени Шама купил кабриолет “ягуар” и пристрастился к хорошим сигарам и дорогой обуви. Он стал обаятельным эстрадным певцом, опытным поваром и тайным сочинителем новелл.

Работа Шамы на телевидении началась с пятисерийного фильма по одной из самых интересных его книг – “Ландшафт и память” (1995): он сосредоточился на связи окружающей среды с коллективной памятью народа, предложив впечатляющий диапазон отступлений, личных и культурных. За эту книгу Шама удостоился многочисленных премий. В 2000 году он вернулся в Великобританию и занялся съемкой телефильмов об английской истории. Шама сам написал сценарий, выступил ведущим и получил превосходные отзывы и высокие рейтинги. Своеобразие Шамы – его порой буйная манера (“Если вы на телевидении любитель, то вы много кричите”), плечи, как бы живущие собственной бурной жизнью, его склонность к панибратству (“Это совершенно ново для нас, приятель”, – пересказывал он шотландских дворян XIV столетия; а Томас Бекет оказывался “кокни, уличный боец под капюшоном, крепкий, как старые сапоги”) немного взбадривали интеллектуальный комментарий. Дженис Хэдлоу, курировавшая сериал, описывает его как “слегка шумного” и “с сильным ароматом”[1307].

Проект, разросшийся до пятнадцати серий, в которых излагалась история страны до 1965 года, стал одним из популярнейших документальных сериалов Би-би-си, вышедших на DVD, и имел успех на американском History Channel. За ним чередой пошли другие сериалы и сопутствующие книги. Вдобавок Шама стал часто выступать в качестве политического эксперта, особенно когда дело касается Англии и Израиля. К тому времени он писал трилогию “История евреев”, снял об этом же сериал, все отмечают его высокое мастерство шутливо обыгрывать слова, иногда оно вызывает критику, но чаще одобрение. Дэвид Ниренберг, профессор истории Средних веков Чикагского университета, признал, что “Шама понимает необходимость упрощения повествования… Он делает акцент на «сюжете», а не «истории»: его визитная карточка – увлекательные виньетки и удачные формулировки, а его дар – вовлечение через подробности”. К настоящему времени Шама снял шестьдесят телепрограмм. Следующий задуманный сериал или, может быть, книга будут посвящены трайбализму и национализму – “история поведения, включающая спорт и многое другое”[1308].

Шама хорошо знал, что его критикуют за тупой, чрезвычайно упрощенный взгляд на прошлое народов (даже Дэвид Старки назвал их совместный труд “высокой чушью”), и изо всех сил стремился защитить свой подход. Еще в 1998 году (в совместном интервью с Мартином Скорсезе для журнала Civilization) Шама признал: “На протяжении многих столетий история была исключительно простонародной. Увы, потом появились профессора. [Смеется.]”[1309] С тех пор он постоянно повторяет, что хороший историк всегда был актером. Свою речь “История за пределами страницы”, произнесенную в Институте Ван Лира в Иерусалиме в декабре 2017 года, Шама начал с реплики персонажа Аарона Берра из мюзикла “Гамильтон”:

Как бастард, сирота, сын шлюхи и Шотландец, волею провидения оказавшийся у Карибского моря, по воле провидения живущий в нищете,

Вырос до героя и ученого?

Все совершенно верно, сказал он, как и историческое содержание прочих частей мюзикла. Отчего хип-хоп не может быть историей? Ведь на олимпийских празднествах сочинения Геродота исполнялись в форме ритмических песнопений перед тысячами зрителей, декламация, скорее всего, сопровождалась танцами и музыкой: великий греческий историк обращался к слушателям, а не к читателям. Фукидид также писал в расчете на чтение вслух, вставляя огромные пассажи прямой речи. Отсюда не очень далеко до выступления профессора Шамы в театре в центре Манхэттена или в королевском театре Лондона.

История в форме театра продолжает традицию Беды Достопочтенного, сохраняющего фолклорный характер изложения, но вскоре после него эта традиция угасла, и Европе пришлось ждать много веков, прежде чем рассказ о прошлом вновь достиг массовой неграмотной аудитории. Когда в 1595 году в театре “Роза” представили первую часть “Генриха VI”, плата за вход составляла всего 2 пенса. После Шекспира история опять спряталась под книжными переплетами, хотя Вальтер Скотт донес прошлое до широкой аудитории, как и другие великие романисты.

И так традиция продолжается, иногда оказываясь погребенной под волнами академического моря, иногда триумфально выходя на поверхность, как у Черчилля – театрального гения в своих сочинениях (“никто лучше не передал хроники Шекспира”), – и А. Дж. П. Тейлора. Но после Тейлора мы ограничены “профессиональной” манерой письма, условностями научного дискурса. И теперь лишь театральные постановки наподобие “Гамильтона” возвращают нас в мир до литературы или письменности.

Шама указывает на очевидное: его документальные фильмы – это способ описать прошлое в том виде, в каком оно будет представлено наиболее доходчиво. “Академическая среда живет на осадном положении”, и если историки хотят достучаться до общественного сознания, им необходимо найти для этого язык. Как поп-история без научного основания становится