Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

href="ch2-1265.xhtml#id1220" class="a">[1265]. Морис Ричардсон, телеобозреватель Observer, так высказался об одной передаче: “По-видимому, приглашенные, споря о целесообразности или нецелесообразности существования палаты лордов, не просто почти вывели друг друга из себя – это действительно произошло… В любом случае это первоклассное телевидение”[1266]. Однако беседы начали углубляться в болезненные места партийной политики, что вызывало неудовольствие Тейлора, и однажды он вовсе отказался слушать других приглашенных. В другой раз в конце прямого эфира он объявил, что больше не произнесет ни слова. Пресса прозвала его “мрачным профессором”, и Би-би-си отказалась от его услуг. Во внутреннем отзыве говорилось, что Тейлор неуправляем и даже плохой ведущий: “Тейлор стремится шокировать. Этот метод пригоден для студенческой аудитории, но опасен для неподготовленного слушателя. Не думаю, что он начнет всерьез заниматься вопросом подачи истории на телевидении. Мы справимся с действительно подходящими людьми, но Тейлор второсортен – по крайней мере сделал себя таковым”.

Это было частью общей обеспокоенности Би-би-си касательно того, как эффективно подавать историю на телевидении, немедленного ответа у компании не было, кроме пожелания, чтобы историки в эфире были “надежными”. Но если сомнения насчет Тейлора имелись у Би-би-си, то у независимых телерадиовещателей их не было. С 1955 года (и до 1961‐го, когда передачу закрыли) он выступал в аналогичной дискуссионной программе Free Speech на конкурирующем канале, споря с теми же людьми, что и на Би-би-си. Затем последовало приглашение обратиться к стране. К середине 1980‐х годов, почти через тридцать лет после своей первой телевизионной лекции, Тейлор прочитал в студии более сорока лекций. Его достижением были импровизированные монологи, и хотя этот формат на телевидении вскоре стал гораздо более изощренным, Тейлор не изменил своей манеры, несмотря на нелюбовь новых медиа к “говорящим головам”. Он мог играть запонками (на шее красовалась неизменная галстук-бабочка в горошек), теребить свои кустистые брови и сцеплять пальцы, но продолжал неотрывно смотреть в объектив и говорить – не репетируя и не сверяясь с заметками, не пользуясь телесуфлером, без перебивок и вообще какого бы то ни было монтажа, и заканчивал выступление с точностью до секунды (краем глаза он следил за большим циферблатом за камерой). И люди следили за “этой заносчивой, похожей на ящерицу фигуркой”[1267] (по словам автора Observer): число зрителей превышало 4 миллиона человек, и многие из них были не прочь посмотреть, как он оступится[1268][1269]. Тейлор так объяснил свои вкусы в одежде Полу Джонсону, своему бывшему ученику: “Не люблю богему, поэтому я не буду носить спортивные пиджаки и мешковатые брюки из фланели. Не хочу быть скучным и носить темные костюмы. Поэтому мне шьют тройки из вельвета. Это в самый раз”[1270].

Тейлор воплощал собой увлеченного, безостановочно говорящего профессора[1271], то задиристого и насмешливого, то сварливого и нелепого. “Я прирожденный диктор”, – признавался он. Тейлор мог испытывать аудиторию темами, которые телеаналитики сочли бы отталкивающими. “Леди и джентльмены! – начал он одну из лекций. – Вы, вероятно, знаете историю о человеке, который, увидев жирафа, сказал: «Не бывает такого животного». Именно так я думаю о Дизраэли”. И Тейлор оставался на экране, хотя к концу своей карьеры очутился в телепрограмме между вечерними матчами по борьбе и мыльной оперой “Доктор Килдэр”.

В 1961 году Тейлор, прежде испытывавший сильную неприязнь к Би-би-си, вернулся туда для съемки цикла лекций, и совмещал их с выступлениями на канале ITV. Последним его сериалом оказался “Как заканчиваются войны” (How Wars End; 1985) для Channel 4. К тому времени исторические передачи и в Англии, и в Америке изменились: обязательными элементами стали документальные съемки и интервью, а от ведущего нередко стало требоваться посещение мест событий. Или историк в кадре вовсе не появлялся – только изображения и бестелесный закадровый голос[1272].

В 1969 году компания Thames TV, филиал ITV, заказала съемки “Мира в войне” (World at War), двадцатишестичасового документального сериала о Второй мировой, закадровый текст в котором читал Лоренс Оливье. Съемки закончились в 1973 году и обошлись в 900 тысяч фунтов (более 130 миллионов долларов в нынешних ценах). “Мир в войне” стал самым дорогостоящим документальным сериалом из когда‐либо созданных. Он получил широкое признание, однако наглядно продемонстрировал некоторые опасности изображения прошлого на телеэкране. Питер Фоджис (теперь профессор истории нью-йоркского Бруклинского колледжа) снял для Би-би-си передачу о том, как снимают сериалы. Он вспоминает: “Военные пропагандисты союзников резали речи Гитлера, выделяя кульминационные моменты, чтобы выставить его безумцем, но на Thames TV нашлось более часа немонтированных записей с выступлениями перед однопартийцами целиком, без изъятий. И они оказались гораздо сложнее, чем мы ожидали: Гитлер начинал говорить односложно, вполголоса, с долгими паузами, и медленно повышал тон и темп. Выступления были вагнерианскими”[1273]. К этому можно прибавить, что высокая скорость довоенной кинохроники, вероятно, способствовала появлению комического, чаплиновского впечатления о Гитлере. Рон Розенбаум указывает в книге “Объяснить Гитлера”: “Судорожная, разогнанная кинохроника сделала почти невозможным серьезное восприятие [Гитлера] и способствовала роковой ошибке – недооценке угрозы, которую тот представлял”[1274].

Телевидение, иными словами, способно порождать и поддерживать мифы или избранные версии событий ввиду несовершенства техники, обслуживания определенной повестки или упрощения. По мнению обозревателя New York Times Чарльза Макграта, “телевидению редко удается глубокая разработка характера и чувств (обычно для этого не хватает времени), и потому оно прибегает к ярлыкам, к небольшим вставкам того, что можно назвать эмоциональной порнографией. Моментам, исполненным чувств и почти лишенным содержания”[1275].

В фильме “Фрост против Никсона” (2008) после финального интервью есть сцена: американский журналист Джеймс Рестон-младший дает выход своим чувствам касательно, по его мнению, искажающего влияния телевидения: “Самый тяжкий грех и самый большой обман телевидения заключается в том, что оно упрощает. Оно сводит на нет. Великие сложные идеи, огромные промежутки времени, целые карьеры сводятся к одному-единственному кадру… Но это было прежде, чем я по‐настоящему понял объяснительную силу крупного плана. Потому что Дэвид [Фрост] в тот последний день победил, показав на едва уловимое мгновение то, что ни один журналист-расследователь, ни прокурор, ни юридический комитет [Конгресса], ни политический соперник показать не сумели: лицо Ричарда Никсона, отекшее, опустошенное одиночеством, поражением, охваченное отвращением к себе”[1276]. Это не слова Рестона – их придумал сценарист Питер Морган. Тем не менее они похожи на правду. На американском телевидении наибольшую аудиторию привлекают интервью в новостях. Это не просто событие, а история (по крайней мере, определенного рода), которая вершится здесь и сейчас.

Звук оказывает такое же сильное воздействие, как изображения. Питер