250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

страну, героев Черногории и Сербии, и ты, я думаю, согласишься, что даже самое глубокое горе отдельного человека окажется лишь малой каплей в море слез, проливаемых сейчас в Европе. Со мною встречался один серб (бывший русский офицер), недавно приехавший сюда по делам своего правительства. Он говорит, что в Сербии не осталось мужчин, мирных обывателей: все как один встали на защиту своего отечества. В Париже молодому человеку моих лет стыдно показаться на улице, в Англии то же самое. Наша родина также выдержала страшный натиск тевтонов. Не долг ли каждого гражданина – защищать свою землю и всех на ней находящихся? Ведь, зная свои гражданские права, надо не забывать и гражданские обязанности, чтобы после можно было прямо держать свою голову, заявляя о своих правах; да ко всему этому, как ни мало я жил, я уже успел убедиться в том, что жизнь далеко не так хороша, чтобы за нее стоило цепляться. Я думаю, что ты, которая пожила побольше меня, не станешь оспаривать этого. Ты, я полагаю, поймешь, к чему я пишу все это. Я хочу разъяснить свой взгляд на вещи, чтобы по возможности ты меньше сокрушалась, если со мной что-либо случится, а постаралась бы всю свою любовь и заботу обо мне перенести на других детей и сделать из них честных граждан, способных к мирной созидательной работе на благо русскому народу. На земле я сделал свое дело – дело маленькое, незаметное, но оно оставит свой след, следовательно, я недаром жил. Я отлично понимаю, что причиняю (хотя невольно) тебе страшное горе, но взгляни трезво на вещи, подумай и скажи, стоит ли мучиться зря. Я видел здесь кучи солдатских трупов. По каждому из них будут убиваться матери, жены… но, мама, такое горе – животное горе; простым людям трудно возвыситься до сознания того долга, о котором я говорю, и преклониться перед ним. Тебе, как матери, будет очень тяжело, но, мама, вспомни, насколько выше их стоишь ты; ведь ты училась, жила сознательной жизнью интеллигентного человека, и это дает мне уверенность, что ты исполнишь мою последнюю просьбу: возьмешь себя в руки и разумом поймешь, что то, что случилось, не таит в себе ничего ужасного. Действительно, не все ли равно, дожить до 50–60 лет, болеть последние 10 лет и, узнав до дна всю подлость жизни, умереть на кровати, промучившись изрядно… или погибнуть в 21 год с сознанием исполненного долга и не видав грязи жизни во всей ее наготе, и при этом погибнуть „красивой смертью“? Я думаю, что последнее лучше во всех смыслах. Прощай, мама! Утешься, помни, что если твой сын и погиб, то гибель его не дешево стоила врагам нашей родины. Твой и в этой и в той жизни Володя.

Утешься, вспомни о своем гражданском долге, как помнил о нем папа и как стараюсь помнить и я. Вспомни о детях. Если бы папа дожил до сих пор, он, мне кажется, не осудил бы меня: он страдал из-за близких, а я без страданий положил жизнь свою „за други своя“, – не знаю, что труднее. Еще раз надеюсь, что ты поступишь, как русская гражданка. Прости, если какой-либо неосторожной фразой сделал тебе больно. Володя.

Поцелуй тетю Сашу. Она хотела спасти меня для этой жизни образком. А почему она знала, что Господь хочет этого? Разве вся цель существования в слепом цеплянии за жизнь?»

12-е, пятница

Сегодня, когда царь шел на доклад начальника штаба, все члены вчерашнего совещания снялись с ним группой у нашего подъезда.

► Рескрипт Плеве был вручен ему вчера во время совещания. Это один из немногих рескриптов, где указана действительная причина увольнения, и получивший его не должен прикидываться больным, уставшим и т. п. Плеве отличался вообще большой бессердечностью и чисто немецкой жестокостью. Бывало, во время командования фронтом он до завтрака подпишет смертный приговор, а идя в столовую, говорит окружающим: «Ну, идемте, мы после завтрака будем добрее». Но и после – те же конфирмации. В отношении прибалтийских дворян он вел очень определенную линию и, говорят, их-то влиянию главным образом и обязан своему увольнению. Думаю, что это не совсем так.

► Приехал известный издатель И.Д. Сытин с письмом Лодыженского, управляющего делами Совета министров, к здешнему А.А. Лодыженскому о том, что царь разрешил допустить его к представлению себе. По какому случаю он будет представляться, за что и для чего, – Сытин, по его словам, и сам не знает, но, конечно, хитрит, как всегда.

► С Квецинским приезжал сюда его секретарь, военный чиновник А.А. Голомбиевский; он будет назначен личным секретарем Алексеева. Пора ему иметь такого человека.

► Сегодня Беляев сообщил начальнику штаба, что, по просьбе министра внутренних дел, речь Чхеидзе, сказанная 10 февраля, «ввиду опровержения его суждений речами других ораторов», допущена к напечатанию. Алексеев написал на этой телеграмме: «Цензорам. Лучше, чтобы наши не читали. Но дело – тамошних людей».

► Сегодня же начальнику штаба было доложено следующее письмо, написанное на четвертушке с печатным бланком: «Астраханская народная монархическая партия. Учредительный комитет, 2 февраля 1916 г.»:

«Его величеству государю императору.

Царская Ставка.

Туча аэропланов в несколько тысяч сможет прорвать фронт армии в любом месте, уничтожив бомбами все сооружения, орудия и все живое на многие десятки верст.

Мне кажется, что немцы непременно проделают это при весеннем наступлении. Мысль эта преследует меня неотступно, хотя, быть может, покажется понимающим и смешною. Простите, государь, что я дерзаю высказать ее вам.

Верноподданный вашего императорского величества глубоко преданный председатель Астраханской народной монархической партии Н. Тиханович-Савицкий».

Алексеев положил резолюцию: «В копилку курьезов. Поменьше бы пошлой трусости и побольше бы спокойствия у этих деятелей. Одного преследуют аэропланы, другого собаки… нет конца „преследованиям“ и наплыву этих писем».

► Вчера С.М. Крупин проводил вечер у моряков, где был и Кирилл Владимирович. Говорит, что в пьющей компании он держит себя хорошо, просто. После совещания пришел туда и Александр Иванович Русин, но внес дисонанс, – это, пожалуй, и хорошо… Его прозвали во флоте «железный клюв», то есть за что ухватится, так уж не бросит, не доведя дела до конца.

► Борисов обделывает свои дела вроде Носкова, но только с Воейковым… Эта новая пара удивляет всех, кто знает о ней. Как Борисов изменяется после своего генерал-лейтенантства… Теперь и во дворец не манкирует.

В своей грязной и рваной куртке без погон он выходит для оригинальности на площадку лестницы к генералам, приезжающим в штаб.

► Ассанович проговорился, сказав мне