Жизнь Степана Бандеры: терроризм, фашизм, геноцид, культ - Гжегож Россолински-Либе

во львовское учреждение Академии наук Украины. Продолжая политику выбеливания в украинской истории темных пятен, связанных со злодеяниями ОУН и УПА, ЦДВР подвел под основание культа Бандеры академическую платформу. Процесс, начатый в годы «холодной войны» такими эмигрантами, как Николай Лебедь, Петр Мирчук и Владимир Косик, вышел на новый виток своего развития.

Значительное влияние на политику памяти, проводимую украинским правительством в годы президентства Ющенко, оказывал директор ЦДВР Владимир Вятрович, следствием чего стало присвоение Бандере, как и другим лидерам ОУН и УПА, звания «Герой Украины».

В пропаганде и легитимизации культа Бандеры приняли участие многие историки, не только Вятрович. Некоторые из них (Николай Посивныч) публиковали агиографические биографии; другие (Александр Гогун) утверждали, что все антисоветское - Бандеру, ОУН и УПА, Власова и РОА - следует считать демократическим. Создатели новых постсоветских нарративов заявляли, что они занимаются разрушением советских дискурсов и стереотипов, в то время как сами они, отрицая причастность украинцев к Холокосту, применяли методику, весьма сходную с советской.

К 2009 г. на Западной Украине было открыто около 30-ти памятников Бандере и четыре музея. В его честь было переименовано внушительное количество улиц. Культ Бандеры, появившийся в постсоветской Украине, напоминает по форме тот культ, который в годы «холодной войны» практиковался в украинской диаспоре. Новыми врагами бандеровцев стали русскоговорящие жители восточных областей страны, русские и демократы, но иногда они вспоминают и о «старых» - поляках, евреях и других. Круг людей, практикующих культ Бандеры, очень широк. Среди последователей Бандеры можно встретить, с одной стороны, бритоголовых крайне правых активистов, демонстрирующих во время коммемораций фашистский салют и дающих понять, что Холокост был «светлым периодом» европейской истории. С другой стороны, к сторонникам Бандеры относятся также учителя старших классов и профессора университетов. Обе группы предполагают, что Украина находится в зависимости от России. Иногда они утверждают, что страна оккупирована демократами или русифицированными восточными украинцами, которых они хотели бы украинизировать или бандеризировать. Конструктивную критику и научные исследования деятельности Бандеры и украинских националистов эти люди воспринимают как политическую кампанию против своего народа (или как бандерофобию).

В постсоветской Украине культ Бандеры принял еще более эксцентричные формы, чем в диаспоре: бизнесмены и крайне правые деятели занялись его коммерциализацией (открывая пабы с символикой УПА и организовывая в честь Бандеры музыкальные фестивали). Культ также оказался привлекательным, например, для людей, которые первоначально считали львовский памятник Бандере слишком монументальным и не проявляли интереса к парамилитарным структурам. Разрастание культа придало новый масштаб деятельности крайне правых организаций,

ряды которых стали пополняться за счет передовых интеллектуалов. Показательным примером этого может служить фигура Сергея Квита, [бывшего] ректора Національного університету «Києво-Могилянська академія», который, помимо написания в Українському вільному університеті в Мюнхене апологетической диссертации о Дмитрии Донцове, является членом КУН.

Другая сомнительная форма памяти о Бандере и ОУН-УПА была создана сообществом польских кресов. Эта группа встроила историю этнической чистки поляков Волыни и Восточной Галичины в националистический нарратив польской мартирологии, отрицающий националистическую политику II Речи Посполитой и злодеяния польских подразделений, совершенные против украинского мирного населения. В целом ряде националистических публикаций эти авторы прибегли к инструментализации страданий жертв этнической чистки поляков. В 2004 г. вышла в свет биография Бандеры, написанная Эдвардом Прусом. В каком-то смысле она полностью противоречила постсоветским националистическим искажениям. Историк движения кресов объединил советские дискурсы с польским националистическо-мученическим нарративом. Придя к выводам, отличным от тех, которые сделали Вятрович и Гунчак, Прус все же согласился с ними в том, что определение «еврейский большевизм» является не стереотипом или признаком националистического восприятия действительности, а действительно чем-то таким, что имеет под собой реальные основания. Для понимания сути позиции сообщества кресов следует учесть два аспекта. Во-первых, в 1945-1990 гг. коммунистическая политика Польши не предоставляла больших или вообще каких-либо возможностей скорбеть о жертвах ОУН и УПА и прийти к примирению в этой очень сложной части польской истории. Во-вторых, после 1990 г. мультипатриотическая и популистская (в целом - просто некритическая) политика примирения между Польшей и Украиной не уделяла большого внимания жертвам украинских геноцидных националистов и польских вооруженных формирований, уничтожавших украинское гражданское население. Эта политика, которой придерживались как многие ведущие польские и украинские интеллектуалы, так и политические деятели, предусматривала почитание антисоветских армий (УПА и Армии Крайовой), которые боролись за «независимость» своих народов.

Систематические коммеморации Провідника, которые устраивали националистические круги украинской диаспоры, не прекратились и после распада СССР, при этом несколько ветеранов ОУН и УПА, оказавшихся после войны в Мюнхене и лично знавших Бандеру, все же заявили мне в своих интервью в 2008 г., что навязчивое увлечение Бандерой в Западной

Украине находится за гранью их понимания. Они поделились со мной наблюдением, что установившееся восторженное отношение к Провіднику напоминает им о культе рубежа тридцатых и сороковых годов, и заявили, что такой культ искажает понимание не только личности Бандеры, но и истории его движения. Некоторые из них были также обеспокоены коллективным отрицанием злодеяний ОУН и УПА. Правда, никто из них так и не пожелал рассказать о конкретных военных преступлениях, которые совершали националисты, хотя все они были хорошо о них осведомлены.

Мотивы, в связи с которыми возникает преклонение перед Провідником, не вполне приемлемы для украинцев, проживающих за пределами ареала распространения его культа. В ответ на предложение облсовета галицкого Тернополя «установить памятник Бандере» горсовет Ужгорода заявил, что «не разделяет восхищение» Бандерой и «считает агитацию за какие-либо радикальные действия возмутительной».

В восьмидесятые годы Химка и Марплз не были критически настроены к украинскому националистическому движению, однако в девяностые годы эти историки переосмыслили свое отношению к этой теме и принялись детально ее изучать. Несколько «либеральных» историков из западных и восточных областей Украины, напротив, выразили мнение, что историю Бандеры и его движения следует искажать намеренным образом, чтобы примирить западных и восточных украинцев и помочь Украине вступить в ЕС.

В статье Софии Грачевой, которая вышла за пять лет до первой публичной дискуссии о Бандере, была подвергнута резкой критике спорная позиция историка Ярослава Грицака. Этот ученый фактически маргинализировал погромы, поскольку поставил под сомнение информацию об их масштабах и возложил ответственность за них только на немцев, советы и, косвенным образом, на самих евреев (в силу якобы «антиукраинского» характера свидетельств, которые были предоставлены жертвами погромов). Кроме того, Грицак отрицает, что идеология ОУН содержит антисемитские элементы, и разделяет стереотипную точку зрения лидера ОУН(б) Ярослава Стецько о «еврейском большевизме», проявляя при этом большую симпатию к так называемым традиционным еврееям, чем к политически активным. Критика Грачевой вызывает обеспокоенность, поскольку она является по существу