Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Как рассказал мне лет 15 назад Михаил Сергеевич Горбачев, «тот разговор в верхах, конечно, не забыли». В 1980-х тогдашний глава КГБ Виктор Чебриков предупреждал его об опасности «возвращения Никиты народу»: это нужно было делать постепенно, чтобы «избежать возможных беспорядков». Страна, считал Чебриков, может захотеть новую «оттепель». «Нелепый страх перед ослаблением контроля, — сказал Горбачев, — даже у такого умного человека, как Андропов!»

В КГБ знали, что в воспоминаниях Хрущева не было ничего антибрежневского или антикоммунистического, хотя они могли повредить возможному возрождению Сталина. Он рассказывал о молодости, революции, генералиссимусе, войне, о своих соратниках и ХХ съезде, отношениях с другими государствами и встречах с их лидерами. Пенсионер давал политические оценки прошлому, но не раскрывал государственных тайн, сам убежденный, что многие из его рассказов могут повредить национальным интересам СССР.

Через несколько лет он объяснял это другим недовольным политбюровцам: «В моих воспоминаниях есть такие сведения, которые являются секретными и которые не могут быть опубликованы ни при моей жизни, и еще неизвестно, когда после моей смерти. Хотя, вы знаете, вообще секретов не бывает. В сговоре по убийству Павла участвовал его сын Александр. И о том, что он убийца, знали все»[921].

Годы спустя прабабушка Нина все еще нервничала, рассказывая об этом дне: «Прадедушка вернулся из ЦК совсем белый. Я накапала нитроглицерин на сахар, чтобы он пососал, а то он все время потирал сердце. Он сразу пошел в сад, даже говорить не мог спокойно. Волнения, связанные с воспоминаниями, сокращали ему жизнь».

По версии Сергея, после этого происшествия старший и младший Хрущевы решили, что записи надо вывезти за границу, иначе КГБ их конфискует, даже уничтожит. Тут-то якобы и подвернулся Луи, о котором Хрущев будто бы раньше не слышал. Одновременно, по версии «Супера»-Кеворкова, Луи ездил с моим папой в Петрово-Дальнее еще несколько раз, и папа «втайне от хозяина» включал магнитофон, спрятанный в портфеле, настраивая Хрущева на рассказ. И то, и другое неправда.

Правда то, что Луи вывез пленки и распечатки в Англию, а оттуда они перекочевали в руки Строуба Тэлботта, бывшего в ту пору аспирантом Оксфордского университета. Он занимался переводом рукописи сначала для издания в журнале «Лайф», а потом для книги на английском языке. (Впоследствии он сделал на этом блестящую карьеру, в том числе как помощник госсекретаря Соединенных Штатов при президенте Билле Клинтоне и как директор престижного Института Брукингса в Вашингтоне.)

Джералд Шехтер, шеф Московского бюро «Тайм» («Тайм» и «Лайф» принадлежали одному владельцу — Генри Люсу), которому Луи продал оригинал, пригласил Тэлботта для этой работы. Выбор молодого «ученого Роудса» — в Оксфорде есть такая программа для особо одаренных — объяснялся не столько его знанием русского, сколько его связями. Тэлботт сразу понял, какую пользу может принести работа над этим уникальным проектом, и активно убеждал Шехтера, что тот должен взять именно его. Впрочем, он действительно оказался талантливым журналистом и сумел превратить разрозненные диктовки в слаженный текст, интересный американцам больше сенсацией, чем смыслом.

Между тем в Москве вокруг публикации кипели страсти. С одной стороны, Луи готовил мемуары к передаче в «Тайм». С другой — когда якобы эту передачу было уже не остановить, возникла версия, что оттуда исчезли все негативные упоминания о Леониде Ильиче. В мемуарах их не было — Хрущев вспоминал о прошлом, не о настоящем, — но, сделав вид, что под эгидой КГБ были убраны неудобные для руководства СССР параграфы и страницы, Луи верно служил Андропову. А тот, в свою очередь, выглядел бенефактором Брежнева. «Супер» тоже курировал один из вариантов мемуаров. В Советском Союзе прошел слух, что они сфабрикованы Западом, чтобы дискредитировать коммунизм. Раскручивалась и трактовка для запутывания Запада: мемуары созданы советской разведкой для обмана международной общественности. Кеворков послал в Париж эмиссаров, которые должны были прощупать, тот ли вариант, о котором знают в КГБ и который передал Луи, будет печатать «Лайф». Одновременно эти выяснения должны были посеять сомнения в руководстве издательства — не продали ли им фальшивку?[922]

Летом 1970 года Сергея вызвали на Лубянку. За хрущевскими мемуарами охотится иностранная разведка, и оригинальные записи надо оградить от утечки, сказали ему. Он без споров отдал копии пленок и рукописей, зная, что все уже «утекло» (КГБ тоже знал, так как организовал утечку Луи). Встреча с КГБ, пусть и неприятная, проекту не угрожала.

Папа умер в начале июля, а через несколько дней после его смерти пришли обыскивать и нас. Сергей предупредил, что придут. Что делать? Дома оставались несколько бобин, записанных моим отцом еще в самом начале диктовки. О них забыли, а теперь Сергей посоветовал оттуда все стереть.

Искавшие были вежливы, аккуратны, и провели на Кутузовском несколько часов. Они залезали в шкафы, перетрясали вещи, а когда собрались карабкаться на антресоли около кухни, няня Маша, очень гостеприимно предложившая им чай, сказала: «Родненькие, ну что же вы копаетесь. Еще семь дней со смерти Льва Сергеевича не прошло, дух его повсюду, не гоняйте. На верхотуре одни газеты старые».

Бобины с папиным магнитофоном как раз лежали там, глубоко под газетами. Мама их стерла, но на всякий случай спрятала. Няня звучала так ласково и доверительно, что пылиться агенты не захотели. Стоя выпили чай, еще покрутились и ушли, а мама потом всю жизнь горевала, что не сохранила те ранние записи.

На следующий день ее вызвали на допрос. Она боялась визита на Лубянку еще и потому, что из-за «принципиального» воспитания Нины Петровны совершенно не умела врать. На вопрос человека по имени Евгений Михайлович Расщепов: «Точно ли не остались дома записи», — она честно ответила: «Не остались». В небольшом аскетическом кабинете — стол, стулья, шкаф (такие кабинеты она видела в набирающих при Андропове популярность «шпионских» фильмах — «Ошибка резидента» или «Мертвый сезон») — был еще какой-то чин, который строго спросил, какое отношение к воспоминаниям имел ее покойный муж. Она удивилась, так как «Лева был вроде их коллега», но ответила, сдерживая слезы, что «муж уже несколько лет был очень болен и ни в чем не участвовал». Тоже правда. Спросили также, не давал ли ей материалов Сергей, так как «надо быть осторожными, они могут попасть в руки врага, дискредитировать не только Никиту Сергеевича, но и СССР». Сергей ей ничего не давал — она и здесь не соврала.

В октябре «Тайм» официально объявил, что через месяц выдержки из мемуаров бывшего советского премьера можно будет прочитать в журнале «Лайф». Мама не знала, что Сергей уже все