Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

люблю, и Володя угощался теплой водкой в одиночестве, хотя из уважения к хозяину после нескольких стопок остановился. Потом, правда, он Эрику Неизвестному рассказывал, что уговорил целую поллитру, но нет.

Марина Влади вспоминала, что Высоцкий Хрущеву пел. И он сам это многим говорил для большего впечатления. На самом деле гитары у него с собой не было. Он вечером уезжал на концерт в Минск, и гитара осталась дома с вещами в дорогу.

Володе было жалко уходить: „Я бы сидел и сидел, с вами разговаривал, Никита Сергеевич“. Хотя мы там были всего часа два, они о многом успели поговорить. О „хрущевках“ — пятиэтажках. Папа очень переживал, что за них его по-прежнему поносят, и объяснял, что их не на века строили, а временно, пока страна не станет побогаче. Тогда сделают лифты, планировку получше, внешний вид. Говорили и о Сталине, и о большевиках. Папа сказал, что был в „Современнике“ на пьесе Шатрова и что Бухарин ни в чем не виноват. [Высоцкий, наверное, упоминал эту историю в своих пересказах, поэтому Карапетян ошибочно пишет, что мама представила их как актеров „Современника“.] Володя спросил, не боится ли папа свободно об этом разговаривать. „Молодой человек, я уже старый, что они могут мне сделать? Вот охрана вокруг, охраняют не меня, а от меня. Вы ведь приехали, не боитесь“.

Володя так расчувствовался, что спросил: „Никита Сергеевич, а нельзя ли вам обратно?“ — „Молодой человек, обратно меня никто не возьмет, — усмехнулся папа. — А я обязательно послушаю песни ваши“.

Они расстались очень тепло. Договорились, что Володя скоро приедет специально ему спеть. Когда мы сели в машину, я сказала: надеюсь, не ту, которую раньше про „дурачину“ сочинил. Высоцкий смутился: „Я хорошо напишу!“ Но потом было не до этого ни мне, ни ему, а через год папы не стало».

История с Высоцким — не единственная в пенсионный период Хрущева, которую мама завещала мне рассказать, так как сама не осмелилась. У этой истории — о мемуарах, которые он несколько лет диктовал на пленку, — было слишком много рассказчиков.

Через два года после отставки прадедушка начал записывать свои мысли на магнитофон. Вдохновителем этих мемуаров был мой отец Лев Петров. Будучи журналистом (и, по некоторым данным, полковником 2-го управления ГРУ, хотя мама так плохо относилась к этой части его карьеры, что было не ясно, для нее слово «полковник» было ругательным ярлыком или его настоящим чином), он жил в Америке, где каждый начальник на пенсии пишет мемуары, и понимал, как важно оставить свое слово для потомков. Из Хрущева воспоминания били ключом, но сначала он отмахивался. Папа его убеждал: вы и так всем все рассказываете, теперь будете делиться историями с магнитофоном. Никита Сергеевич корил себя за то, что недостаточно сделал для борьбы со сталинизмом; хотел объяснить, что «секретный доклад не был попыткой прикрыть собственное участие в репрессиях», заговором с целью унизить генералиссимуса или уничтожить соперников. Он не хотел искажать коммунизм, как это представляли при Брежневе; он хотел его исправить: признать, что коммунистические вожди могут ошибаться, покаяться, что не отменил цензуру…

Мой отец принес ему немецкий диктофон «Uher Report 4000», и прадедушка, увлеченный незнакомой ему техникой, начал диктовать свои размышления, воспоминания и исторические оценки.

Без аудитории было трудно, и папа, который теперь с удовольствием слушал прадедушкины рассказы (как он с изумлением говорил маме, «очищенные от вождистской чепухи, они стали очень увлекательными»), сидел с ним за столиком под яблонями или на террасе и следил за записью на диктофонные бобины. Он же делал первые расшифровки. Хрущев был занятным рассказчиком, но перенесенная на бумагу проза становилась скучнее. Поклонник Эрнеста Хемингуэя (когда-то с друзьями он перевел на русский его роман «Праздник, который всегда с тобой»), папа пытался сделать размышления бывшего главы государства яснее и строже. Но, прочитав его записи, прадедушка остался недоволен: язык будущей книги был непохож на привычный ему многословный стиль.

Тогда за напечатание текста взялась прабабушка. Она тоже поправляла язык мемуариста; к тому же часто критиковала его подход и настаивала на переосмыслении интерпретации событий. Не потому, что была не согласна, потом рассказывала она, а потому, что «я так за вас всех боялась»: «Выйдешь за рамки, и все, КГБ тут как тут. Прадедушка раздражался, что я не машинистка, а печатаю с комментариями и не очень быстро». Тогда в 1967 году в расшифровку включился Сергей, наняв в стенографистки свою коллегу Леонору Финогенову. Их стараниями воспоминания Хрущева переносились на бумагу почти дословно, а все остальные участники были исключены из процесса, как впоследствии оказалось, не только ради точности стиля. В центре интриги встал Виктор Луи, а начало этому, как и с мемуарами, положил мой отец.

Папа общался с Виктором, настоящее имя которого было Виталий Евгеньевич, по «шпионской» — с которой отца теперь подвинули — и по журналистской работе — он оставался в АПН на должности главного редактора редакции стран Северной Америки и периодики Англии. В 1966 году папа и Виктор Суходрев, главный переводчик Кремля, привезли Луи в Петрово-Дальнее для беседы с Никитой Сергеевичем.

Вячеслав Кеворков в своем «романе» о Луи «Человек с легендой» — издательство так и называет эту книгу романом, «написанным на основе воспоминаний, продиктованных автору самим „королем дезинформации“», — рассказывает, что Петров был инициатором, вдохновителем, организатором и вообще всем, что касалось воспоминаний прадедушки. Инициатором и вдохновителем папа действительно был, но организация их публикации в США принадлежит дяде Сергею, которому в этом помогал Виктор Луи.

В своей книге 2010 года автор — не поклонник сына Хрущева — стремится забрать у Сергея лавры беспрецедентных воспоминаний. Кеворков показывает Луи героем, а не хитроумным дилером, а моего папу благодетелем человечества. Мысли отставленного первого секретаря, пишет он, стали известны миру благодаря Петрову, «человеку неординарного ума и большого обаяния»: «Связав себя родственными узами с правящим кланом, он сумел остаться в стороне от внутриклановых страстей и долгое время наблюдал за жизнью самобытного правителя как бы со стороны… В отличие от многих других, Петров не восхвалял тестя, но и не возводил на него хулу, придерживаясь какого-то особого баланса в оценке»[913].

Кеворков (урожденный Геворкян), известный среди друзей как «Супер» и близкий Андропову человек, знал папу не хуже Луи. Генерал-майор контрразведки, он был в какой-то степени его начальником (то ли действительно начальником, то ли просто выше чином), хотя в своем повествовании об этом умалчивает. Мы с сестрой называли его дядя Слава, когда он навещал родителей