Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

в холодной Москве. Взрослые употребляли странное слово «гидропоника», которое было необычным не только в плановом сельском хозяйстве СССР, но и у фермеров в Америке. В теплице росли неведомые тогда в России патиссоны и смуглые, коричневые у ножки, кубанские помидоры. Каждую осень они лежали в переполненных ящиках у входа в дом.

Теперь от этого дома ничего не осталось. После смерти прадедушки его снесли. Как с закрытием Новодевичьего кладбища — чтобы вопросов не задавали. В 1977 году на его месте построили корпуса пансионата ЦК КПСС. Несколько лет назад я съездила туда посмотреть, вспомнить прошлое. К моему изумлению, 50 лет спустя дух Хрущева продолжал жить в чудом сохранившейся за главным корпусом яблоньке, кривой, одинокой, но по-прежнему приносящей маленькие сладкие плоды. Это рядом с ней когда-то стоял козел с бутылочными мишенями для стрельбы.

А. И. Солженицын. «Раковый корпус». Первое издание

1968

[Семейный архив автора]

Прадедушка сдержал обещание маме в день своей отставки — прочитал «Живаго» и стихи Пастернака. В поэзии ничего не понял, «пастель какая-то, все размыто, уцепиться не за что», а роман нашел скучным: «Дураки, что запрещали. Дали бы ему Нобелевскую премию. И нам слава».

Читал он Солженицына и Гинзбург, которыми восхищался. Даже полистал «Лолиту» Владимира Набокова. Эти книги мама привозила на несколько дней от Роя Медведева. Про «Лолиту» сказал: «Отдай обратно, не дай бог, дети найдут». Но прабабушка Набоковым заинтересовалась, она любила «буржуазную литературу». Стремясь из всего извлекать урок, желательно в пользу коммунизма, она сделала вывод, что западный мир точно загнивает, если даже эмигрировавший туда русский аристократ с таким осуждением пишет об их отвратительных нравах.

Нина Петровна была как непотопляемый корабль; не морщась, она смотрела новости, прославлявшие новое руководство. Прадедушка, наоборот, сразу их выключал, когда она выходила из комнаты: «Лучше поговорить или книжку почитать». Особенно неприятен ему был День космонавтики 12 апреля. Телевизор в те дни ликовал, рассказывая о космических свершениях СССР. По двум существующим тогда каналам показывали Юрия Гагарина после полета вокруг земного шара. Первый космонавт с широченной улыбкой шел в пустоту, а потом вдруг обнимал Брежнева на Мавзолее. Хрущева из этих кадров вырезали. Поначалу он чуть не плакал — никчемность была слишком нова, и выращивание тыкв и пчеловодство не захватывали целиком. Потом примирился; не включал телевизор в праздничные дни и сердился на Нину Петровну, если она включала.

Вскоре КГБ привык, что «узник» особых хлопот не доставляет, народ на Кремль не ведет и из-за своей роли в развитии советского космоса не скандалит. Дядя Сергей вспоминал, как после полета «Восхода» через десять дней после отставки Хрущева боялись, что он поедет поздравлять экипаж корабля на Красную площадь. Когда Никита Сергеевич, взволнованный церемонией возвращения космонавтов, к которым он больше не имел отношения, отправился на машине на дачу проветриться и собраться с мыслями, Брежнев, думая, что тот едет к Кремлю, по тревоге чуть весь военный гарнизон не поднял. Но теперь выезды с территории особенно не контролировались.

Рубен Симонов, который давно мечтал пригласить Хрущева в свой театр, спросил у мамы, придет ли он. «Будет очень рад!» С Корнейчуком раньше не получилось, но в 1966-м спектакль по пьесе украинского писателя Михаила Стельмаха «Правда и кривда» стал удачным поводом. Исай Спектор, недавно ставший директором-распорядителем театра Вахтангова, идеей загорелся: «Если КГБ не отпустит, мы сами машину за Никитой Сергеевичем пришлем». Но КГБ не противился — пьеса про войну, пусть посмотрит. Прабабушка решила не ходить — на всякий случай — и мама рассказывала, как радовался «отец, что опять стал „выходным“, поговорит с Симоновым, расскажет про освобождение Украины, ее восстановление после войны».

Спектакль ему понравился — «правдиво». С Рубеном Николаевичем они не уставали обмениваться комплиментами; Спектор обещал дать ему именную контрамарку на все спектакли. Даже аполитичный Николай Гриценко (в роли солдата Марко Бессмертного), от которого Хрущев был в восторге, зашел поздороваться. А сдержанная Юлия Борисова, жена Спектора, игравшая главную героиню Мавру, его на прощанье расцеловала.

После этого просмотра у пенсионера проблем не было, зато Спектору и Симонову влетело. Симонов еще месяц продолжал возмущаться, рассказывая в кругу друзей, что «даже при Сталине мне не диктовали, кого приглашать, а кого нет».

Из воспоминаний мамы:

«Вообще, у отца возникло огромное количество времени для всего. Для общения со всеми нами. Он стал свободен. И эти годы, я считаю, для него были замечательными, хотя он, конечно, страдал оттого, что многое не успел сделать. Но при этом он своих соратников никогда не вспоминал. Хотя его все время точила мысль, что он не успел реабилитировать дальше, что он сделал только первые полшага. Что не успел открыть границы. Что не успел сделать конституцию. Обо всем этом он с нами говорил. Кто приезжал, с тем и говорил. Радостно встречал людей.

Например, с Эмилем Гилельсом, когда папа был у власти, никаких отношений не было. Когда был первый конкурс Чайковского в 1958 году, Гилельс говорил Хрущеву, что победить должен Ван Клиберн. Папа в общем не возражал, наоборот, американца принял и очень восхищался. Потом, когда Эмиль Григорьевич познакомился с Радой, они все хотели его в гости к папе привезти. Но папу сняли, и вдруг Гилельс говорит, хочу навестить. Алексей Иванович попытался замять, боялся лишнего внимания. Но Рада все-таки их привезла, даже фотография у нас осталась: мы все в раскладных креслах на опушке с женой Гилельса Фаризет».

По прабабушкиным рассказам, этот приезд был большим событием. Она считала пианиста гением и, несмотря на свою обычную сдержанность, не знала, как обласкать. Когда она мне это говорила уже в 1980-х, у нее глаза горели так же, как когда она воспевала величие Бернарда Шоу. Прабабушка любила выдающиеся таланты: «Прадедушка уважал интеллигенцию, хотел, чтобы они соглашались с его идеями. Я же поражалась людскими способностями, тем, что гений мог создать».

За годы отставки и Рада, и Сергей, и мама привозили в Петрово-Дальнее своих друзей. Рада делала это неохотно. Гилельс был исключением, потому что сам настоял. Тетя Рада волновалась за Аджубея, не хотела, чтобы его репутация еще больше пострадала, и иногда пеняла маме, самому активному организатору прадедушкиного досуга: «Не надо, это папу волнует, незачем политику обсуждать, пусть пенсия будет пенсией». Но мама считала, что люди ему необходимы, как воздух, природа, река…

Ф. А. Гилельс с подругой, за ними — Л. С. Петров, Г. Шумова, А. И.