Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Петрово-Дальнее, 1965

[Семейный архив автора]

С мамой на дачу ездили Лев Арцимович, Роман Кармен, Михаил Шатров, Виктор Суходрев и другие. Уже в начале 1970-х она привезла туда Владимира Высоцкого, обруганного в Манеже художника Бориса Жутовского, и почти перед смертью прадедушки в августе 1971 года, наверное, последним из интеллигенции приехал Евгений Евтушенко. КГБ не запрещал, хотя все знал и все разговоры прослушивал. (Гости чаще приезжали весной и летом, чтобы в доме особенно не разговаривать. «Папе было все равно, — вспоминала мама, — но у посетителей могли быть неприятности».)

Пересказать все визиты и разговоры невозможно. О многих из них писали сами навещающие и Сергей в своих книгах (хотя он часто не присутствовал, вопреки своим свидетельствам, — его не было, когда на дачу приезжал Шатров; он не ходил с прадедушкой на «Большевиков» во МХАТ в 1968-м…).

Р. Л. Кармен, М. А. Кармен (в будущем Аксенова), Н. С. Хрущев

Петрово-Дальнее, 1966

Фотограф Л. С. Петров

[Семейный архив автора]

Последний день рождения Н. С. Хрущева. С Б. И. Жутовским (в очках справа) и др.

17 апреля 1971

[Семейный архив автора]

В марте 1970 года произошла одна встреча, о которой мама часто вспоминала. Она хотела, чтобы когда-нибудь я описала ее поездку в Петрово-Дальнее с Владимиром Высоцким. До сих пор этот визит считается легендой — трудно представить более несовместимых людей, чем поэт и премьер. Тем более что за шесть лет до этого Высоцкий сочинил совершенно уничижительный шарж на свергнутого Хрущева:

Жил-был добрый дурачина-простофиля.

Куда его только черти не носили!

Но однажды, как назло, повезло

И совсем в чужое царство занесло…

Но был добрый этот самый простофиля:

Захотел издать указ про изобилье.

Только стул подобных дел не терпел:

Как тряхнет — и, ясно, тот не усидел.

И очнулся добрый малый простофиля

У себя на сеновале — в чем родили…

Ду-ра-чи-на!

Парадоксальным казалось желание Высоцкого повидаться с Хрущевым. Известный во время перестройки журналист Ярослав Голованов снисходительно размышлял: «Высоцкий приехал к Хрущеву, а тот его не понял». «Это Голованов не понял, — возмущалась мама, — а папа все понял, и Володя тоже».

С годами у этой встречи накопилось много «свидетелей» — от поэта Игоря Кохановского, школьного друга Высоцкого, до переводчика Давида Карапетяна, до жены Марины Влади.

Вспоминает мама: «Утром 3 марта позвонил Владимир Семенович: „Срочно нужно поговорить с Никитой Сергеевичем, вопрос жизни и смерти“. Мы уже были знакомы, встречались у Миши Шатрова в его квартире около метро „Аэропорт“. Там многие писатели жили. Но твой папа был уже очень болен, я сказала, сегодня не могу, и повесила трубку. Высоцкий — был ранний день, но он был уже на взводе — позвонил опять: „Я рядом на Кутузовском, сейчас зайду“. Лева открыл дверь. „Ты болеешь, что ли? А хорошо выглядишь“, — с ходу прохрипел Высоцкий. (Через неделю мой папа ушел в больницу, откуда уже не вернулся; он умер 6 июля 1970 года от почечной недостаточности.) „Юла, говорят, ты добрый и хороший человек. Мне сейчас же нужен Хрущев. Ты ведь к нему возишь“». Мама была обескуражена его напором, но Высоцкий умел быть обаятельным и убедительным. Она позвонила в Петрово-Дальнее, уверенная, что Нина Петровна скажет, сегодня неудобно. «К телефону неожиданно подошел папа. Я ему объяснила: „Мой знакомый актер хочет сейчас тебя навестить“. — „Мама в поликлинике, я один дома, приезжайте!“ Он был очень доволен».

На дачу их отвез Карапетян — он ждал их в белой иностранной машине у подъезда — поэтому его свидетельство сегодня наиболее цитируемое. В своей книге 2002 года «Владимир Высоцкий: Между словом и славой» Карапетян предстает очень близким и важным своему герою человеком. Но не в той поездке. По маминому рассказу, «Володя мимоходом его представил как „нашего водилу“, „ассистента на съемках“, после чего совершенно игнорировал».

Высоцкий мог быть капризным. В 1974 году он пришел к маме на день рождения 21 января. Там были старые знакомые: и Шатров, и Неизвестный, и Георгий Данелия. Был и друг Данелии, неизвестный тогда в Москве Резо Габриадзе, недавно окончивший Московские курсы сценаристов. Резо, конечно, о Высоцком знал, но к авторской песне относился спокойно: «В Грузии все поют». Чтобы сделать приятное, после нескольких песен Высоцкого он предложил за него тост. «Володя почему-то обиделся, посчитал поклонение не к месту. „Я пришел к Юлке с любовью, а вы мне устроили худсовет“, — накинулся он на Резо. Тот ничего не понял: „Я из Тбилиси, не знаю ваших худсоветов“. Оба ушли недовольные. К счастью, не мной», — рассказывала мама.

В книге Карапетяна история встречи с прадедушкой явно описана со слов поэта. Автор утверждает, что был у нас дома, а мама звонила Хрущеву, называя его «дедушкой». Этого быть не могло, так как для нее он был «папа».

Вот ее подробный рассказ:

«Мы подъехали к дому. Папа в бежевом пальто и белых бурках стоял на крыльце, готовый к прогулке. Я представила Володю как поэта и барда. Папа удивился: „Ты же сказала ‘актер’“. — „Актер ‘Таганки’ Юрия Любимова, оттепельного театра 1964 года“, — напомнила я. Володя на Таганку закивал головой и сразу спросил: „К кому мне наверху обратиться? Мне запрещают выступать, закрывают. Для меня петь — не хобби, а гражданский долг“. Мы пошли в сад. Тропинка была узкая из-за сугробов. Я шла за ними, вокруг крутилась и тявкала Тайга. Карапетян брел далеко позади.

Папа сказал: „К Суслову не ходите и к Кириленко не ходите. Бесполезно“. — „А Демичев?“ Тогда Петр Демичев был секретарем по идеологии, сменил Ильичева на этом посту, а Андрей Кириленко — важным и близким к Брежневу секретарем ЦК по обороне. „Демичев помоложе, может, что-то соображает, — ответил папа, — но вряд ли. Сходите к Фурцевой, она сделать ничего не сможет, но хотя бы выслушает“.

Был гнилой март, все таяло, капало, и через полчаса все продрогли. Папа позвал в дом, но Володя про Карапетяна отмахнулся: „В машине подождет“. Меня это не удивило, мало ли какие полезные шестерки за ним ходили. Володя уже ко мне приехал навеселе и тут спросил, не найдется ли выпить. „Молодой человек, вам дам, а мне врачи не разрешают“, — сказал папа и достал из дубового шкафа в столовой бутылку „Московской особой“ с зеленой этикеткой. Я ее не пила, не