Человек в шинели - Фёдор Андреевич Третьяков

class="p1">Подполковник написал рекомендацию и подал солдату. Тот быстро пробежал ее глазами, поблагодарил, аккуратно свернул вчетверо исписанный листок бумаги и бережно положил в карман гимнастерки.　

— Разрешите идти, товарищ подполковник?　

Командир полка вместо ответа крепко пожал ему руку. Назаров ловко вскинул руку к пилотке, повернулся кругом и зашагал по лесной тропинке.

И вот тут-то, глядя на удаляющуюся широкую спину воина с автоматом, на его бодрые размеренные шаги, я наконец вспомнил — словно искра вспыхнула в мозгу. В памяти всплыл бой за белорусское село Горовые, на подступах к Полоцку. Я будто вновь увидел горящий дом на окраине, клубы черного дыма, колодец с длинным журавлем. Возле дома, на суку старой ветлы, висела молодая женщина. Посиневшее лицо ее неестественно склонилось набок. На куске фанеры, привязанном к ее руке, выведено химическим карандашом: «Партизан».　

Рядом стояла маленькая хрупкая девочка и, захлебываясь рыданиями, жалась головкой к босым ногам повешенной женщины. Она дрожала от страха и, еле держась на ногах, закрывала рукой бледное худое личико. Длинные русые косички сползали по тонкой, исхудавшей шее.

Пугливо озираясь, девочка быстро повернула голову и, увидев наших солдат-разведчиков, которые вели в штаб полка трех пленных, неожиданно ухватилась за холодные ноги матери.　

— Ой, мамо, мамо! — тоненьким голоском выкрикнул ребенок…　

Труп покачивался на веревке. Ветер теребил на плечах молодой женщины пышные пряди льняных волос. Пахло гарью, во рту было горько от дыма, смешавшегося с едкой пылью, стелящейся над разбитыми, сожженными домами. И холодил сердце жалобный детский плач:　

— Ой, мамо, мамо…　

А бой не утихал: на опушке леса грохотали разрывы снарядов, с диким воем проносились мины. Среди развалин разрушенного села не было видно ни одного жителя. Солдаты, кто очутился возле колодца, застыли, потрясенные этой картиной…　

К девочке подошел высокого роста пехотинец в шинели с обгорелой полой, бережно взял ребенка за плечи и отвел в сторону от матери. Девочка не хотела уходить, вырывалась, плакала. Но солдат сумел уговорить ее.　

— Скорее уйдем отсюда… а то могут опять прийти фашисты…　

Мертвую женщину сняли с дерева, развязали петлю. А солдат, заведя девочку за развалины сарая, вынул из кармана кусок трофейного шоколада и, подавая ребенку, сказал:　

— На вот тебе, маленькая. Не плачь… Не бойся…　

Увидев блестящую фольгу, девочка вскинула черные, полные слез глаза на небритое лицо солдата и боязливо отшатнулась.　

— Не бойся, маленькая… То конфета, — с нежностью, так не вязавшейся с суровым обликом этого человека, говорил солдат. — Конфета сладкая. Кушай… Еще дам, коли хочешь…　

Девочка поднесла худенькую ручонку к лицу и, настороженно поглядывая из-за нее, присматривалась к солдату.　

Всхлипывания постепенно стихли.　

— Вы чьи? Наши?.. — неожиданно спросила она высокого пехотинца.　

— Мы наши! Русские мы… Разве ты не видишь? Свои мы!.. — дрогнувшим голосом ответил солдат.　

Ребенок неуверенно двинулся вперед и, остановившись перед пехотинцем, еле слышно спросил:　

— В тебя немец стрелял, да?..　

— Стрелять-то стрелял, но мы его бьем! За то, что он пришел на нашу землю и обижает маленьких ребят. Я не боюсь его, я сильный!　

— Сильный. А это? — с сомнением произнесла девочка, показывая худенькой ручонкой на обгоревшую полу шинели.　

Поразительная наблюдательность маленького человека ошеломила нас. Словно взрослый, ребенок придирчиво добивался правды.　

Обескураженный солдат не знал, что сказать. Молчал.　

— А фашист сильный? Он всех стреляет, никого не жалеет… — продолжал ребенок. — И тебя стрелял?　

Она подошла к пехотинцу и маленькими тоненькими пальчиками потрогала обгоревшее место шинели.　

— Больно было, да?..　

— Да нет! Это я сам, — весело ответил солдат. — Спал у костра, вот и обгорел малость! Это ничего. А как звать-то тебя?　

Шершавой с узловатыми пальцами рукой солдат погладил девочку по голове.　

— Ленка. — И немного помолчала… — Карепкина Лена я, — девочка устремила на солдата черные, горящие как угольки глазенки.　

— Лена? А я Петрович! Павел Петрович, — улыбнулся во все лицо пехотинец. — Ну вот и познакомились. Бери сласти-то, Лена…　

Девочка робко взяла шоколад. Медленно положила кусочек в рот, раскусила его и начала быстро жевать. Солдаты молча наблюдали за ней. Высокий пехотинец в обгоревшей шинели нагнулся и, держа левой рукой на плече автомат, правой осторожно поднял девочку. Она покорно подчинилась и, прижавшись к груди солдата, кулачком вытирала заплаканные глаза.　

Бойцы окружили их, вздыхали и качали головами, уносясь мыслями в родные края, к родным семьям.　

— А папка твой где?　

— На фронте. Тракторист он… А сейчас на танке. Фашистов бьет. А как они пришли сюда, письма мама перестала получать.　

— Ну, теперь скоро получишь письмо.　

— Ага, теперь да…　

Она уже не плакала, на ее бледном лице появилась улыбка. Робкая, настороженная, но улыбка…　

Пехотинцы тоже заулыбались, а высокий сутулый солдат быстро опустился на колено, поставил девочку на землю и снял со спины вещевой мешок. Развязав его, он достал галеты, сахар, банку консервов.　

Заплаканное лицо девочки прояснилось, исчезла настороженность: Лена без опаски оглядывала окружавших ее людей в серых шинелях. Потом присела на корточки и стала складывать в подол платьица сахар, галеты… При этом она улыбалась милой детской улыбкой, которую давно не видели и по которой так соскучились солдаты.　

В этот момент по улице шли двое раненых: они направлялись в медсанбат. Их остановили и поручили им отвести девочку в тылы дивизии. Вечером на попутной машине ее отправили в ближайший город.　

Высокий пожилой солдат, приласкавший ребенка, был Павел Назаров…

* * *

Прошло месяца два. Мы уже вели бои в Прибалтике. Однажды в осеннюю дождливую ночь перед штурмом латвийского городка Приекуле в землянку, где находился командир стрелкового полка, пришли два человека за получением партийных билетов. Молодой подтянутый сержант, взяв кандидатскую карточку, сразу ушел. Седоусый солдат Назаров, теперь уже ставший коммунистом, внимательно рассматривал партбилет, с волнением перелистывая страницы. Немного помолчав, он сказал:　

— Разрешите, товарищ майор, оставить вам на хранение партийный документ? Я иду на задание, за передний край…　

— Зачем же тогда, товарищ Назаров, ты ночью подвергал себя излишней опасности, полз сюда?.. Ведь партбилет можно получить и завтра, в более удобное время…　

Подумав, Назаров смущенно улыбнулся и тихо ответил:　

— Хотелось взглянуть на него перед заданием…　

И тогда я понял, что этому человеку не нужно ничего говорить о высоком звании коммуниста, о долге перед партией… Пожав его большую шершавую руку, я сказал только:　

— Будь таким, Павел Петрович, какой ты есть, каким был всегда…　

— Спасибо, товарищ майор! Спасибо… — возбужденно проговорил он, бережно держа узловатыми пальцами небольшую красную книжечку.

Я знал, что отказ глубоко обидит заслуженного воина, поэтому с готовностью выполнил его просьбу.　

— Давай, Петрович, я спрячу пока твой партийный билет. Положу его