Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

Но и Курбанджан не пожелала покориться. Она собрала все горные аулы и навстречу русским отправила многочисленный отряд горцев под начальством старшего из своих сыновей Абдулла-бека, когда скобелевский отряд уже вошел в горы.

Труден был путь. Проходы почти неизвестны; за каждым утесом, скалой можно ожидать засады. Но скобелевцы карабкались на недоступные с первого взгляда высоты, скользили по ним, дрались чуть не на каждом шагу с горцами и все-таки неуклонно шли вперед. Целью их был большой горный аул Гульчи, где жила с семьею неукротимая датхо. Аул был уже близок, когда в местности, носившей название Янги-арык, Абдулла-бек преградил русским дорогу. Даже сам Михаил Дмитриевич признал позицию противника неприступной, но это еще не значило, чтобы он не попытался ее взять… Везде в горах были разосланы обходные отряды. Пока кара-киргизов развлекали демонстрациями, т. е. только делали вид, что нападают на них, посланные отряды обошли Ягни-арык со всех сторон. Русские появились не только в тылу киргизов и на флангах, но даже забрались на скалы, поднимавшиеся выше позиций, занятых врагами.

Абдулла-бек понял, что сопротивление немыслимо, и, проведя всех своих воинов горными тропинками, ушел сперва к Памиру, a потом в Афганистан. Гульчи остался беззащитным. Курбанджан поспешила бежать вслед за сыном, которого уже преследовал почти по пятам посланный Скобелевым летучий отряд под начальством князя Витгенштейна. Случилось так, что Курбанджан, которую сопровождал ее младший сын Канчи-бек, попалась в руки китайских разбойников, и только казачий разъезд Витгенштейна, подоспев вовремя, отбил у них «алайскую царицу». Скобелев в это время был в Гульчи и, узнав, что Курбанджан уже в руках казаков, поспешил к ней навстречу, оказал всякий почет, обласкал и убедил, что борьба с русскими невозможна. Умная датхо это поняла и заключила с туркестанскими властями союз. Скобелев оставил ее правительницей алайцев и даже собственноручно надел на нее почетный парчовый халат. С тех пор Курбанджан навсегда сохраняла верность России.

В конце августа 1876 года, оставив в Дараут-Кургане небольшой гарнизон, Скобелев направился в обратный путь и вскоре вернулся в Ферганскую долину, на свой пост военного губернатора области.

Алайская экспедиция заключала военно-политическую борьбу в Кокандском ханстве в 1875–1876 годах и имела важное значение для закрепления власти и влияния России среди киргизского населения на крайнем востоке Средней Азии и в предгорьях Памира. Южная Киргизия была присоединена к Российской империи.

Итак, во второй половине 70-х годов прошлого века была в основном определена политическая карта большей части Средней Азии. Из трех крупных среднеазиатских ханств одно было полностью поглощено Российской империей, а два других превратились в ее вассалов.

Поход отряда Скобелева к Памиру имел и научное значение. Были открыты и нанесены на карту совершенно незнакомые европейцам районы. У Скобелева родился дерзкий план использовать Кашгар для угрозы английским интересам в Индии. Он полагал, что если борьба завяжется на Балканах, то, чтобы сломить упорство незримой союзницы Турции – Англии, необходим чувствительный и эффективный удар по ее индийским колониальным владениям.

Скобелев предложил вполне конкретный план. «Почему бы, – говорил он, – не высадить 30-тысячный корпус в Астрабаде (Ашхабаде. – А.Ш.) и не наступать к Кабулу совместно с войсками Туркестанского военного округа?! Если вторжение в Индию с 18-тысячным корпусом при современном состоянии английской власти в Азии представляется делом хотя и рискованным, но, при известных обстоятельствах, даже желанным, возможным, то таковое же вторжение с 30-тысячным корпусом обещает успех почти наверняка[38]».

Последующая разведка этих мест русскими офицерами подтвердила реальность предполагаемой Скобелевым «демонстрации» против Англии.

В сентябре 1876 года Скобелев возвратился в Коканд и продолжал заниматься управлением вверенной ему областью. Но его тянуло в Европу, где чувствовалось приближение большой войны с Турцией в защиту балканских славян.

Скобелев писал Кауфману, что «будет служить, где он потребует, но должен предупредить, что душа его и мысли будут там, где будут греметь наши пушки». Кауфман понимал Скобелева. «Михаил Дмитриевич, – отмечал он, – трудится и вникает во все, но любит только военное дело. Он весь проникнут мыслью полететь в армию, которая, по-видимому, собирается на берег Дуная. Если война будет в Европе, его нельзя будет удерживать».

Ценя боевые качества Скобелева, Кауфман писал военному министру генералу Милютину, убеждая его воспользоваться этим талантом. В ответ пришла шифрованная телеграмма: «Государь не соблаговолил на перевод Скобелева». Скобелев стал нажимать на все свои петербургские пружины и прежде всего, конечно, на родственные связи. Уже после назначения в Фергану Скобелев признается Адлербергу, как ему «трудно сколько-нибудь устроиться и жить полной жизнью при быстро меняющейся обстановке, бездне разнообразных занятий, многих заботах и некоторой неопределенности в кругу действий».

Как бы оправдываясь за свои жалобы, Михаил Дмитриевич высказывает мнение о том, что новая деятельность «уклоняет» его от исключительно военной дороги, которой он все-таки более всего предан. «Призвание к военному делу, – пишет Скобелев, – заставляет меня несколько опасаться, чтобы почетное мое назначение не послужило причиною тому, чтобы при решении великих вопросов нашим оружием на нашей западной или юго-западной границе я бы не оставался зрителем с далекой окраины… Подобный удар судьбы надломил бы весь мой нравственный строй. Тебе, с детства меня знающего, будет понятно, что жизнь для меня сложилась так, что, только продолжая действительную боевую службу, я могу найти удовлетворение моих личных потребностей, а также принести наибольшую пользу. Если я сознаюсь в честолюбии, то оно такого рода, что может найти себе удовлетворение лишь в буре военной. Такой службе я предан всецело без мелких расчетов»[39].

Во многих письмах Скобелева того времени повторяется этот мотив и просьба не забыть о нем, когда разразится военная гроза на Балканах. При этом он боится, что его просьбы могут понять как желание воспользоваться предлогом, чтобы отклонить от себя выпавшие ему на долю громадный труд и ответственность. «Я считаю, – пишет он, – предложить себя на какую бы то ни было чистую должность в действующих войсках логическим последствием всего моего прошлого и поступить иначе я относительно себя самого не могу»[40].

В результате всех писем-просьб пришло приказание: «Генералу Скобелеву высочайше повелено немедленно прибыть в Петербург для направления в действующую армию».

Проводы Скобелева в Фергане были очень сердечны – там ценили его беспристрастие, отзывчивость и отсутствие рутины. В теплом, прощальном приказе по войскам он с особенным чувством говорит о туркестанском солдате, для которого «нет ничего невозможного». Скобелев уезжал из Туркестана возмужавшим, с большим боевым опытом. Те, кто был с ним рядом, убедились, что Михаил Дмитриевич умел работать над собой.

Петербург встретил