Журнал «Юность» №07/2025 - Литературно-художественный журнал

Я родился, когда Вовка мотал второй срок. Сидел он снова ни за что, только в этот раз как рецидивисту ему дали семь лет. С молоком матери я впитал предвкушение Вовкиного возвращения из тюрьмы. Но долгожданное знакомство с мифическим дядей оказалось весьма прозаичным. Вовка ни о чем интересном не рассказывал, был себе на уме. Когда снимал рубашку, выставляя напоказ изрисованное тело, я всегда отводил глаза, хотя мне жутко хотелось как следует рассмотреть замысловатые картинки. Отчего-то было страшно, что Вовка рассердится, если заметит, что я таращусь на него. Отвесит губу, посмотрит исподлобья…

И вот мой отец взял и этого Вовку отмутузил.

Я здорово перепугался в тот день – драка вышла лютая, в какой-то момент Вовка даже вытащил нож, но в моих впечатлениях страх почти без следа растворился в более сильном чувстве – в гордости за отца и восхищении им: сила его сияла ослепительным блеском. Вовка ничего, абсолютно ничего не мог противопоставить этой силе и лишь шатался, как набитый стружкой болван. Отец превосходил его во всем – был сосредоточен, в каждом ударе четок и в этой четкости милостив. Бил не остервенело, без злобы. Бил только потому, что так надо.

Драка началась в ограде – в обнесенном навесами и постройками дворике бабушкиного дома.

Я был в доме, когда раздался топот и шум. Вслед за бабушкой я выскочил на крыльцо – на серых, иссушенных солнцем половицах двора уже багровели густые капли крови из рассеченной Вовкиной брови. Казалось, любой другой человек, попав под кулак моего отца, не смог бы остаться в сознании, но Вовка долго не падал. Бешено вытаращив глаза, оскалившись и хрипя, он снова и снова кидался навстречу очередному удару.

Бабушка сначала пыталась перехватить своими сухонькими ладонями вскинутые по-боксерски Вовкины руки с иссиня-серыми перстнями на пальцах; плаксиво, с отчаянием она заклинала сына: «Вофка… Вофк…», но выбеленный безумием взгляд на искаженном лице был глух. С воем и причитаниями бабушка убежала звать кого-нибудь на помощь.

Из забрызганной кровью ограды драка переместилась в пыльный огород. Там бывший боксер с нарисованным на груди патлатым Христом наконец-то был отправлен в нокаут.

Разодранная рубашка повисла на отце лоскутами.

У отца тоже имелась татуировка – щит и меч на левом плече. Мой отец служил в погранвойсках. Раздосадованный тем, что я стал свидетелем неприятных событий, он попытался меня подбодрить. «Ничего, – сказал, – не обращай внимания».

Мы зашли в дом. Я стал собирать рассыпанные карандаши. Отец прошел к ведрам с колодезной водой.

Когда через минуту распахнулась тяжелая дверь и из сумрака сеней в избу ворвался взлохмаченный Вовка, я сразу увидел в его кулаке нож. Отец стоял спиной ко входу и пил. Обомлев от ужаса, я едва успел пискнуть, как в тот же миг Вовка и выбитый из его руки страшный самодельный нож разлетелись по разным углам. Отец даже ковша из руки не выпустил. Желтой эмалированной посудиной он, кажется, и приложил обезумевшего дядьку по дурной башке.

Хотя и на этом драка не закончилась.

К собравшимся перед домом соседским мужикам отец вышел в новой рубашке. Я находился рядом. Теперь бабушкины причитания приглушенно доносились из дома, где Вовку с закатившимися бельмами переложили с залитого водой пола кухоньки на кровать.

«Убил! Уби-ил!» – голосила бабушка, глотая слезы. Было неприятно, что виновником всего случившегося она считала отца, но я-то знал, что он бы никогда не полез в драку, не имея на то причины. Мама в тот день дежурила на заводе и не могла ни на что повлиять. Будь она с нами, наверняка бы во всем разобралась.

Вдруг одно из окон с треском распахнулась, дзинькнуло стекло – это Вовка со всей дури саданул по раме тяжелым табуретом и, как в американском фильме, «щучкой» выпрыгнул в палисадник, словно несколько минут назад не он, пуская изо рта кровавую пену, лежал с запрокинутой головой. Мужики с недокуренными цигарками оторопели. А из палисадника в нашу сторону полетел вывернутый из клумбы старый сырой кирпич. С глухим стуком он подкатился по земле под самые ноги. Обескураженный то ли неугомонностью шурина, то ли его удивительной живучестью, отец с какой-то обреченной деловитостью снова шагнул навстречу Вовке, который, как зомби, поднялся в зеленом палисаде, сжимая в пятерне еще один грязный кирпич.

Перехватив вскинутую руку с кирпичом, отец несколько раз с оттяжкой, от плеча впечатал кулаком в отекшую, черную морду, пока Вовка снова не закатил глаза и не повалился в траву.

Сила отца заключалась прежде всего в том, что он все делал ровно так, как нужно было делать в тот или иной момент.

Мой отец был сильный. Был… в моем детстве. Он мог легко, как цирковой силач, поднимать на бабкином коромысле сразу четырех уцепившихся за ведра детей – меня с братом, нашего дружка Серегу Самохина и вечную плаксу Наташку Бондарчук.

А еще как-то раз отец срубил сосну, росшую на краю поселка возле нашего картофельного поля и бросавшую на участок щедрую тень. Сосна была такая, что мы с братом могли обхватить ее только вдвоем. Бензопилы в поселке тогда никто не имел, поэтому отцу пришлось со многими перекурами кромсать пахучую древесину топором целый вечер. Уже в сумерках раздался долгожданный треск, и сосна с тяжелым выдохом гулко рухнула вдоль крайнего ряда картошки – точно туда, куда и было задумано.

«Вот так, – сказал отец. – Ну-ка, посчитайте, сколько в ней шагов». Мы с братом прошли от обрубленного комля до самой макушки, переступая пахнущие смолой ветки и скользя подошвами по желтому шелку обломанных сучьев. Пока мы вернулись с результатами подсчета, отец успел скурить папиросу.

II

Постепенно сила оставила отца. Ушла вслед за моим старшим братом Пашкой, который умер года через два или три после того, как отец срубил сосну, а потом подрался с Вовкой. Образовавшуюся пустоту стала заполнять слабость. Я сразу ее узнал. Задолго до всех бед, когда мне было лет пять или шесть, я уже видел ее однажды.

В то утро мать была на смене, брат тоже был чем-то занят, и дома остались только мы с отцом. Я чистил зубы, когда в дверь позвонили. Отец открыл, и я услышал, что это с почты нам принесли телеграмму. Мне очень хотелось увидеть настоящего почтальона, но пока я прополаскивал рот, отец уже щелкнул замком. Вместе с телеграммой он прошел на кухню, и вдруг я услышал, что он как-то странно засмеялся. Обычно он смеялся по-другому: громко, откидывая голову вверх,