Журнал «Юность» №07/2025 - Литературно-художественный журнал

Я злился и на забулдыгу-отца, и на соседей, которые, глядя на него, сочувственно качали головами, и на себя за то, что весь этот позор происходил не в чьей-то, а именно в моей жизни.

Длительные отцовские запои изредка прекращались. Тогда он долго шумел тугими струями душа, звякал о край ванны бритвенным станком, а после, розовощекий и причесанный, шел на кухню хлебать из огромной миски горячий суп. При участии матери почти всегда для отца находилась та или иная подработка, и он говорил о предстоящей работе с радостью и надеждой. Всякий раз в такие дни мне трепетно мнилось, что жуткий период слабости и разочарования навсегда остался позади.

Поездку в ягодный питомник организовал профком завода белково-витаминных концентратов, где мать трудилась, сколько я себя помнил. Заводчане получили возможность бесплатно запастись ягодой в качестве бартерного расчета. Насобирать можно было и для личных нужд, и на продажу. Сама мать поехать не смогла, поэтому договорилась, чтобы поехали мы с отцом. Отец в тот период как раз не пил и с радостью согласился на экспедицию.

Чтобы занять места в предоставленном для ягодников заводском автобусе, на остановку пришлось выходить затемно. Впрочем, раннее пробуждение далось легко, поскольку обещало приключение.

Сейчас я уже не помню, о чем мы разговаривали в пути. В основном я просто смотрел в окно. Ягодный совхоз находился в двух сотнях километров от нашего города, и мне было любопытно посмотреть, что находится за пределами границ привычной жизни. Ничего особо интересного там не оказалось: чахлый лес, унылые поля, какие-то невзрачные поселки, полуразрушенные фермы…

Наверное, отец рассказывал о том, какой лес, какие реки и какая ягода была в тех местах, где он родился. Мой отец всегда с гордостью подчеркивал, что он дальневосточник. Его отец – мой дед – жил на небольшой станции где-то под Комсомольском-на-Амуре и был настоящим таежным охотником: стрелял дичь, добывал соболей. На войне с японцами дед был сильно контужен, и это не прошло для него даром. Когда отцу было лет тринадцать, примерно как мне, когда мы поехали за ягодой, дед убил себя ударом ножа в сердце. Я откуда-то знал эту историю, хотя отец не любил ее вспоминать. С бо́льшим удовольствием он вспоминал, что одно из незарегистрированных ружей дед прятал под детской кроватью.

– Я вырос на карабине, – хвастался он.

Наверное, и в автобусе снова рассказывал что-нибудь в этом роде. А может, вспоминал, как они с матерью познакомились в чудесном, солнечном Хабаровске, а потом вместе поехали в дремучую Сибирь, строить тот самый завод, на котором мать работала по сию пору.

Я в ответ отцу ничего не рассказывал. Что я мог ему рассказать? О том, что пробовал курить или что тайком сочиняю стихи? Ну уж нет, не хватало еще, чтобы он и об этом растрепал на весь микрорайон…

С собой мы взяли два пластмассовых ведра и большой жестяной горбовик на лямках. По всей видимости, никого из нынешних материных коллег отец как следует не знал, поэтому в общих дурашливых перепалках, почти всю дорогу не умолкавших в автобусе, мы не участвовали. Лишь один раз к отцу наклонился какой-то мужик.

– Накатишь? – поинтересовался он.

Я невольно напрягся. Но отец, без малейшего намека на сомнение, помотал головой в знак отказа.

– Ну, смотри, – сказал мужик и ускользнул к задним сиденьям.

Ягодный питомник представлял собой огромные плантации, засаженные длинными рядами пыльных ягодных кустов. Один квартал – малина, другой – черная смородина, следующий – вишня. И так почти без края. Заводчане разбрелись по рядам, их смешливая перекличка растянулась широкой дугой.

Мы с отцом решили сначала набрать вишни. На деле это оказалось не так просто: нужно было сламывать каждую вишенку с крошечного черенка, стараясь не раздавить. Первые горсти ягоды, брошенные в ведро, долго катались по дну, прежде чем мне удалось набрать столько, чтобы дно скрылось полностью. У отца дела шли не лучше.

Часа через полтора мы решили сделать привал. Когда отец ссыпал всю собранную вишню в общую посудину, я с огорчением увидел, что на двоих мы не набрали и четверти ведра.

– Черт с ней, с вишней, – махнул рукой отец, – в ней косточки одни. Лучше смородины наберем. Ты пока подкрепись, я к мужикам схожу, папирос стрельну, а то мои закончились.

С соседней поляны доносились веселые мужские голоса и женский смех. Заводчане тоже устроились на привал. Отец разложил для меня на газетке бутерброды, налил в походную кружку привезенный из дома в бутылке сладкий чай. Во вторую кружку насыпал вишни.

– Угощу товарищей. Они небось вишни еще не набрали.

Неладное я почуял минут через двадцать, когда доел свою половину бутербродов и спохватился, что отца слишком долго нет. Смешки на соседней поляне поумолкли. Я сразу догадался, что произошло.

Когда я обогнул квартал с вишневыми кустами и вышел к тому месту, где на расстеленном куске брезента обедали наши попутчики, отец сидел неподалеку от них в пыльной траве у края дороги. Повесив мокрый нос, он жалобно скулил, из глаз его текли слезы. Пустая кружка из-под вишни валялась рядом.

Заводчане переговаривались вполголоса. Женщины собирали с расставленных по брезенту чеплашек остатки снеди.

– Мы сейчас по малину пойдем, – сказала одна из них то ли мне, то ли отцу. – Вы на автобус не опоздайте, в пять часов обратно трогаемся.

Подхватив сумки и отяжелевшие от ягоды ведра, заводчане стали покидать место трапезы. Полными тоски глазами отец смотрел им в спины и снова ронял голову на грудь.

– На вот. – Какой-то добрячок поставил на край дороги бутылку с недопитой водкой и тяжко вздохнул: – Не должны родители своих детей хоронить! Не должны…

Наконец мы снова остались одни.

У моего отца имелась удивительная способность: напивался он очень быстро, мог закосеть с одной рюмки. В ответ на мои просьбы продолжить сбор ягоды он согласно кивал, но все еще продолжал скулить. Потом все-таки собрался с духом, утер морду пыльной ладонью и с трудом поднялся. Сделав несколько тяжелых шагов, спохватился, что оставил подаренную мужиком водку.

– Давай посидим, покурим.

– Пойдем, – умолял я. – Там ведра наши, ягоду надо собирать.

– Сейчас пойдем.

Он пошарил в кармане и вытащил измятую папиросу. Какое-то время смотрел перед собой мутным взглядом и вдруг скривился:

– На моих руках… посмотрел на меня и… на моих руках…

Я развернулся и ушел один. Вчера вечером мама радостно мечтала, как мы наварим на зиму компотов и варенья. Мне не хотелось ее расстраивать, и я усердно принялся обирать сначала куст смородины, потом