Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

Слышавшая все Ленчица сказала мне: «Пусть войдет, я все скажу как надо».

И вот перед нами разъяренный, но вынужденный удерживать себя граф и невозмутимо улыбающийся Питтони. Ленчица спрашивает Страсольдо, не украла ли она что-нибудь и не обязана ли ему каким-либо контрактом. Наконец, имеет ли право уйти от него. Граф ответил «нет» на первые два вопроса и «да» на последний.

– Ну так я ухожу! – воскликнула девица.

– Господин граф, – обратился я к нему с некоторой торжественностью, – вы сами вынесли себе приговор.

– Но причина? Пусть она скажет причину!

– Таково мое желание, – отвечала Ленчица. – Я не хочу ехать в Вену и уже восемь дней твердила вам об этом. Если вы честный человек, отдайте мой сундук, а что касается платы, у вас сейчас ничего нет, отдадите мне потом.

При сих последних словах графский гнев как рукой сняло, и он изобразил вид раскаяния, каковой, впрочем, не вызвал во мне ни малейшего сочувствия. Он унизился до жалких молений и слез, надеясь смягчить свою служанку. Кто бы мог подумать, что дворянин может столь низко пасть! Я послал к черту Питтони, который с обычным своим легкомыслием советовал мне прогнать девицу.

– Она в здравом уме, чего нельзя сказать про вас, коли вы решаетесь учить меня.

– Не сердитесь из-за такого вздора. Просто я не предполагал, что вы безумно влюбились в нее и, надо думать, этой ночью кое-чего уже добились.

Наконец Питтони увлек за собою графа, который никак не хотел оставить в покое мою словенку. Когда они ушли, она осыпала меня благодарностями. Поскольку тайна нашей связи уже открылась, я велел подать обед на двоих. Самое смешное, что несчастный граф никуда не уехал, а просидел в своей карете возле моего дома до шести часов вечера. Я обещал прелестнице не оставлять ее одну, пока он не уедет из города. Вечером ко мне пришел Марко Монти, которому граф во всем открылся, и добрейший консул предложил себя в качестве парламентера. «При всех ваших дипломатических талантах миссия ваша обречена на неуспех». И я рассказал ему про сие приключение. Он согласился со мной и назвал Страсольдо безумцем. Впрочем, таковое безумие неудивительно, так как Ленчица воистину блистала очарованием. Мне было тяжело расставаться с нею, но она хотела уехать обратно в Лайбах к своей тетке, и я проводил ее за два лье от города.

Бедный Страсольдо дурно окончил свою жизнь: получив хорошее место в Вене, он опутал себя новыми долгами и мания брать взаймы довела его до того, что он запустил руку в казенные деньги. Покровители его не смогли замять дело. Страсольдо пришлось бежать в Турцию. Он надел там тюрбан и, как истый мусульманин, побывал на могиле пророка в Мекке. Кончил он тем, что сделался не то двухбунчужным, не то трехбунчужным[261] пашой и за какие-то неизвестные мне проступки был удавлен.

Около того времени в Триест с визитом к губернатору графу Вагенсбергу прибыл венецианский генерал Пальманова, высокородный патриций из фамилии Рота. Его сопровождал прокуратор Эриццо. Я был представлен губернатором, и оба они весьма удивились, встретив меня в сем городе. Пока мы беседовали, явился консул и сказал, что фелука[262] готова для прогулки по воде. Мадам Лантиери и ее отец пригласили меня поехать вместе с ними. К их просьбам присоединились и трое знатных венецианцев, один из которых был мне неизвестен. На эту учтивость ответствовал я лишь отклонением головы, что не означало ни да ни нет, и спросил у консула, какова сия предполагаемая прогулка.

– Мы хотим осмотреть военный корабль Республики, стоящий при входе в порт.

– А этот синьор, – указал я на неизвестного, – верно, и есть его капитан? – После сего вопроса, оборотившись к графине, я продолжал: – Мадам, долг лишает меня удовольствия сопровождать вас. Мне строжайше запрещено вступать в венецианские владения.

При этих словах все принялись уговаривать меня: «Да что же такого вам бояться? Никто вас не выдаст, здесь все честные люди, и ваши опасения даже оскорбительны».

– Все это прекрасно. Пусть тогда кто-нибудь из превосходительств, здесь находящихся, подтвердит мне, что инквизиторам Республики не донесут о моем участии в сей прогулке.

Превосходительства ничего не ответили, а прочие только переглянулись, и больше уже никто не настаивал. Капитан, тот самый неизвестный мне венецианец, отозвал этих господ в сторону и о чем-то говорил с ними, понизив голос. Мы церемонно раскланялись, и все они ушли.

На следующий день Марко Монти рассказал мне, что капитан одобрил мою осмотрительность и, конечно же, он не выпустил бы меня со своего корабля, если бы только услышал мое имя. Прокуратор Эриццо подтвердил все сказанное и присовокупил, что доведет до сведения господ членов трибунала сие свидетельство моего благоразумного поведения и рассудительности.

В числе прочих знатных особ, приехавших в Триест, был и некий граф Торриано. Лицо сего тридцатилетнего человека отражало надменность, скрытность, необщительность и жестокосердие. Случай свел нас помимо моего желания, и граф пригласил меня пожить в его загородном доме. Я же имел глупость принять это приглашение. Впрочем, глупость моя относится лишь к развязке наших отношений, ибо хотя наружность графа и могла вызвать некоторые опасения касательно его нрава, тем не менее все высказывавшиеся мнения о нем были исключительно в его пользу. Говорили, что он щедр, обязателен, великий охотник до прекрасного пола и щекотлив во всех делах чести, как и подобает настоящему дворянину.

При расставании граф сказал, что будет ждать меня в Гёртце 1 сентября и оттуда мы на другой день отправимся к нему в имение. Итак, я на несколько месяцев распростился со всеми своими знакомцами, а особливо с графом Вагенсбергом, уже тогда пораженным недугом, который унес его в могилу во время моего отсутствия.

Приехав в Гёртц, я сразу направился к дому графа Торриано. Его самого не было, но когда узнали, что он пригласил меня к себе в имение, сразу же позаботились о моем небольшом багаже. Проведя вечер у Торреса, я возвратился в дом графа и, к своему немалому удивлению, узнал, что он уехал в деревню и вернется лишь на следующий день, а мои вещи уже перенесены в почтовую гостиницу, где для меня приготовлены постель и ужин. Такое обхождение показалось мне не совсем обычным, но что было делать? На почте я плохо спал, и со мной там не церемонились. А у такого вельможи, как синьор граф Торриано, не нашлось даже комнаты для