Россия и Европа - Николай Яковлевич Данилевский

с папским решением, за которым наперед уже признана непогрешимость? Соборное начало как таковое автор признает за человеческое, и с этим мы не спорим; а единоличное папское начало признает ли он или не признает за таковое же? Он признает по крайней мере, что папство превращалось в папизм; отрешилось ли оно и теперь от него, для нас безразлично, ибо если превращалось в прошедшем, то может состоять в нем и теперь и превратиться в будущем. Что же делать тогда признающей папство (в католическом смысле) церкви? Ей нет другого выхода, как так или иначе отречься от самой себя, то есть или не последовать за папой и отказаться от ею же признанного догмата непогрешимости, или же отказаться от собственной своей непогрешимости и святости, последовать за ложью, так как ведь папизм есть ложь и по признанию самого г. Соловьева. При соборном начале, как церковь его понимает, в такую дилемму она и впасть не может. Или же папизм может проявляться только в частных ошибках по церковному управлению, по различным временным мерам, им принимаемым, а не по пониманию и провозглашению религиозной истины? Опять спрашиваю: где же за это ручательство? И мы опять впадаем в 8-е таинство – таинство рационализма.

Соборное начало есть начало человеческое. Правда, и это не ведет нас ни к какому противоречию, ни к какому абсурду. Но можно ли признать единоличное папское начало за божественное? Мы видели, что также нет, хотя по католическому началу и должно бы было, ибо как же иначе приписывать ему непогрешимость? Утверждать этого не решается, по-видимому, и г. Соловьев, почему и придумал свою странную гипотезу о духе апостола Петра, таинственно связанном с его могилой. Божественность остается бесспорно и единственно за началом всецерковным и началу соборному может принадлежать лишь постольку, поскольку оно совпадает с ним, а потому и не вводит нас в неизбежное противоречие. Поэтому и признается оно церковью как средство обнаружения или проявления хранимой ею истины, – только и не более этого. Начала же единичного, папского церковь признать не может, ибо была бы при этом принуждена или признать его за божественное как таковое, или же, подобно соборному, также за человеческое и тем подвергнуть себя противоречию, подчиняясь ему как непогрешимому. Неизбежность этого противоречия церкви самой с собой ясно признавали и сами папы, пока были православными. Не писал ли Григорий Великий Антиохийскому патриарху по случаю придания титула Вселенского Константинопольскому патриарху: «Ты не можешь не согласиться, что если один епископ назовется Вселенским, то вся церковь рушится, если падет этот Вселенский»[139]. Очевидно, что тут разумелся не один почетный титул, каковым был, например, почтен папа на халкидонском соборе, а названию Вселенский приписывалось то именно значение, которое придается папам как непогрешимым главам церкви. И действительно, рушилась бы церковь, если бы какому-либо патриарху этот титул мог принадлежать в этом смысле, ибо нет ни одного древнего патриаршего престола, на котором по временам не восседали бы еретики… Так и на римском был полуарианин Либерий, патрипассияне Зефирин и Каллист и монофелит Гонорий, осужденный посмертно VI Вселенским собором и преданный им анафеме, и анафема эта была подтверждена и папой Львом II[140]. Г. Киреев в своем возражении против г. Соловьева, между прочим, выразился так: «Отцы соборов не самостоятельные законодатели, а, так сказать, свидетели вероучения своих духовных чад, своих церквей. Соборные постановления отцов санкционируются отдельными церквями и составляют часть непогрешимого учения Вселенской церкви. Я не знаю, почему слова эти показались г. Соловьеву прямым отрицанием церкви»[141]. В них, собственно, ничего другого не сказано сверх того, что говорит и сам г. Соловьев: «По католическому учению папа (равно как и Вселенский собор) имеет обязанность формулировать церковные догматы, но не имеет никакого права выдумывать свои собственные». Или в другом месте: «Верховный первосвященник не имеет права провозглашать какие-нибудь новые откровения или новые истины, не содержащиеся в данном всей церкви Божественном откровении. Папа не может быть источником или действующей причиной догматической истины». Но что значит формулировать догматы, как не то же самое, что и свидетельствовать о вероучении церкви? Но существенная разница православного и католического понятия заключается в том, что ежели собор, никогда не считаемый непогрешимым предварительно, неверно формулирует учение церкви, то есть даст неверное свидетельство об учении церкви, то она его не признает истинным собором, как это и было и с разбойничьим собором, и с собором Флорентийским. Но как поступить церкви при неправильной формулировке догмата папой, как поступить в том случае, если даже вместо формулирования догмата он выдумает свой собственный, то есть, по словам г. Соловьева, превысит свою власть, которой границ не положено, поступит вопреки своего права, которого он есть, однако же, единственный судья и блюститель? Ведь он уже предварительно признан непогрешимым. Падет единый Вселенский и рушится церковь! Очевидно, дело в том, что г. Соловьев совершенно неправильно выразил католическое вероучение, сказав, что папа не имеет права чего-либо сделать. Чтобы примирить значение папы со значением церкви, по католическому понятию должно бы сказать, что папа по каким-то таинственным причинам не имеет не права, а возможности выдумывать свои собственные догматы и что все, что бы он ни признал за догмат, будет уже ipso facto[142] непременно формулировкой догмата, то есть свидетельством всецерковным, по тем же таинственным причинам. Ведь и о церкви нельзя сказать, что она не имеет права выдумывать новые догматы, а должно сказать, что она, по божественному обетованию, по руководительству истинного главы ее, по вдохновению Духа Святого, не имеет этой возможности, хотя про собор можно и должно сказать, что он не имеет этого права.

Кажется, различие между православным понятием о непогрешимости собора и между католическим понятием о непогрешимости папы – достаточно резко и велико. Одно есть совпадение с непогрешимостью самой церкви, достигаемое посредством санкции или, так сказать, ратификации решений собора фактическим признанием церкви; другое же требует для такого совпадения или особого таинства, или таинственного воплощения, концентрации церкви в папе, или, по крайней мере, признания его невольным органом проявления духа апостола Петра, то есть его оракулом, – все таких предположений, на которые по меньшей мере не имеется никаких оснований, или, вернее, которые противоречат истинным началам христианства.

«Церковь управляется не снизу, а свыше; образ ее устройства не демократический, а теократический», – говорит далее г. Соловьев. Первое положение справедливо, но против него никто и не возражает; но вторым совершенно ничего не сказано, или сказано то же, как если б кто думал опровергнуть, что