Россия и Европа - Николай Яковлевич Данилевский

не только мы произносим его так, но что мы осуждаем даже тех, которые в своем безумии имели дерзость поступать иначе, в принципе, как нарушителей Божественного слова и подделывателей учения Иисуса Христа, апостолов и отцов, которые передали нам Символ через соборы. Мы объясняем, что доля их – доля Иуды, за то, что действовали как он, так как, хотя они и не сами тело Господа предают смерти, но раздирают верных Божиих, которые суть члены его, расколом, предавая их, как и самих себя, вечной смерти, как было поступлено недостойным апостолом. Я предполагаю, однако же, что Ваша Святость, которая исполнена мудрости, не может не знать, что нелегко заставить разделять это мнение наших епископов и изменить в короткое время столь важный обычай, укоренившийся уже в течение стольких лет. Посему-то мы думаем, что не должно никого принуждать к оставлению этой прибавки, сделанной к Символу, но что должно действовать с умеренностью и благоразумием, увещевая мало-помалу к отказу от этого богохульства. Итак, те, которые нас обвиняют в разделении этого мнения, говорят неправду. Но те, которые утверждают, что еще есть между нами лица, которые осмеливаются так произносить Символ, не слишком удалены от истины. Итак, прилично, чтобы Ваше Братство не слишком приходило в соблазн на наш счет и не удалялось от здравой части тела нашей церкви, но чтобы оно содействовало своим усердием, своей кротостью и благоразумием обращению тех, которые удалились от истины, дабы заслужить с нами обещанную награду. Здравие о Господе, католический и достоуважаемый брат»[133]. Если не какие-нибудь поношения и бранные слова называются богохульством, а учение, то чем иным может оно быть в мнении самого папы, как не ересью? И однако, менее чем через полтораста лет (в 1015 году) это самое богохульство было принято самими папами как нераздельная часть Символа. Какова непогрешимость!

На вторую часть вопроса: на каком же Вселенском соборе эта ересь подвергалась осуждению? – кажется мне, также нетрудно отвечать. На всех тех, на которых был установлен Никео-Царьградский Символ, и на всех тех, на которых постановления двух первых соборов были подтверждены и неприкосновенность Символа провозглашена. В самом деле, если какой-либо догмат установлен как торжественное свидетельство, что такова именно была постоянная вера Вселенской церкви, к чему же еще повторять то же свидетельство при всяком случае, когда какое-либо общество верующих (хотя бы это была самая многочисленная и уважаемая местная областная церковь) отступает от этого догмата, и не одинаково ли это относится как к тому случаю, когда догмат был формулирован по поводу бывшего уже уклонения от содержимой в ней истины или в предупреждение еще будущих и неслучившихся еще уклонений? Если поэтому не предстоит надобности в новом повторительном провозглашении догмата, например о единосущности Отца и Сына (формулированного по поводу явившейся до собора ереси), то так же точно не предстоит ее и для всех тех частей Символа, против коих никто еще не восставал до их вселенского утверждения. Позволю себе для пояснения снова обратиться к примеру законодательства гражданского. Совершен проступок, не предусмотренный законом, как положительное нарушение права. Очевидно, суд будет в затруднении и даже в невозможности поставить решение, ибо для сего требуется еще предварительный законодательный акт. Но если точный и определенный закон уже постановлен, какая надобность в повторительном законодательном акте для подтверждения закона при его нарушении? И тут достаточность законодательного акта совершенно независима от того, был ли закон установлен ввиду случавшегося уже правонарушения или ввиду только предупреждения правонарушений, возможных в будущем.

4 (3): «Если сказанное прибавление, появившееся в западных церквях с VI века и около половины VII ставшее известным на востоке, заключает в себе ересь, то каким образом бывшие после сего два Вселенские собора: шестой в 680 и седьмой в 787 годах не осудили эту ересь и не осудили принявших ее, но пребывали с ними в церковном общении?»

Ответ на этот вопрос отчасти тоже уже дан. Не осудили снова потому, что оно было уже осуждено ясной формулировкой догмата об исхождении Св. Духа. Но почему же пребывали в общении? Потому, что прибавление Filioque было ересью, появившейся в области Римского патриархата, но не было еще тогда ересью Римского патриархата, как свидетельствует отказ Льва III допустить изменение Символа двадцать с лишком лет после седьмого Вселенского собора. Почему же было и не оставаться в общении с этим патриархатом в целом и с представителями его на соборах? В Римском патриархате было тогда или, пожалуй, даже имело тогда большое распространение ложное богословское мнение, противоречащее ясно формулированному догмату Символа, одинаково принятого как на Западе, так и на Востоке. Вероятно, и на Востоке также были тогда распространены некоторые ложные богословские мнения, как это во все времена бывает. Вот и все; из-за чего же повторять на соборе догмат и из-за чего прекращать общение? Да и этого мало: в сущности, он был повторен, то есть подтвержден, так как соборы обыкновенно подтверждали решение прежних соборов, и папские легаты наравне с прочими участвовали в этом подтверждении[134], следовательно ни они, ни римский патриарх, который они собой представляли, не могли быть почитаемы состоящими в ереси, как, еще гораздо после этого, это прямо выражает папа Иоанн VIII в только что приведенной выписке. Как частное (сколько бы оно ни было распространено) неправильное мнение, оно и могло и должно было быть предоставлено внутреннему распоряжению областной Римской церкви, тогда в целом не только еще вполне православной, но особенно уважаемой по твердости и непоколебимости ее в борьбе против иконоборства.

На 5 (4) вопрос: «Не дозволительно ли всякому православному следовать о прибавлении Filioque мнению св. Максима Исповедника, толкуя это прибавление в православном смысле?» – кажется мне, должно отвечать, что толковать это прибавление, как и вообще всякое мнение, можно и должно только в том смысле, в каком толкуют сами принимающие его, то есть в настоящем случае римские католики; а они, без сомнения, толкуют его в смысле предвечного исхождения Св. Духа, как ипостаси Св. Троицы. Если же придавать какому бы то ни было мнению – религиозному, философскому, научному, политическому, литературному – не тот смысл, который придают ему те, кто его установил и принял, а свой особый смысл, то можно согласиться почти со всем, с чем угодно. Так, например, понимая по-своему народное верховенство (souveraineté du peuple), можно утверждать, что мы, русские, придерживаемся тех же политических воззрений, как французские республиканцы, последователи Жан-Жака Руссо, потому что ведь весь русский народ желает самодержавия, видит в нем свой политический идеал.

6-й (5)