Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

Молотова, утверждал, что он „трясется“ перед американским империализмом. Сталин ни за что посадил его жену в тюрьму. А Молотов просил не ругать меня в „Правде“ Сталина! Он так и сошел в могилу несгибаемым сталинистом»[1431].

Но как раз решений ХХ съезда о Сталине, на которые ссылался Шепилов, не было принято. Хрущев лишь прочитал доклад, но никакого голосования по нему не проводилось. С докладом предстояло устно ознакомить «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников»[1432]. Текст доклада оставался секретным, страна должна была получить эту информацию в пересказе так, чтобы нельзя было, если что, придраться к деталям. Важно было, что именно коммунисты стали источником новой истины, постепенно распространявшейся среди населения и в мире.

При обсуждении доклада в парторганизациях и беспартийных коллективах находились смелые люди, которые задавали «неудобные вопросы». Очевидно, дело не только в Сталине, но и в его соратниках, а то и во всей системе. Об этом говорилось на собраниях парторганизаций Теплотехнической лаборатории АН СССР, Института востоковедения Академии наук СССР, Литературного института, Ереванского Государственного университета и в других организациях, на собраниях ленинградской интеллигенции[1433]. 7–10 марта в Тбилиси произошли массовые волнения, которые были жестоко подавлены. 5 апреля было разослано письмо ЦК, осуждавшее вылазки «антипартийных элементов», на которое большинство коммунистов ответило «недопустимым для коммуниста либерализмом»[1434]. Соответствующим образом выступила «Правда».

А официальная позиция КПСС по поводу «культа» пока не была сформулирована. Согласование позиций членов Президиума по этому вопросу заняло несколько месяцев. Только 30 июня было опубликовано постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», в которой оценка Сталина была уже не столь резкой, как в докладе Хрущева. Сообщив «граду и миру», что решения ХХ съезда «вызвали смятение в империалистических кругах США и других государств», постановление признало, что «реакционные круги пытаются использовать некоторые факты, связанные с осужденным Коммунистической Партией Советского Союза культа личности И.В. Сталина» (авторы постановления тоже как бы «забыли», что публично ХХ съезд не принимал решения о Сталине). Но зря они это делают, потому что речь идет о «пройденном этапе в жизни Советской страны», партия уже более трех лет (то есть с самой смерти вождя) «ведет последовательную борьбу против культа личности И.В. Сталина», и нечего здесь «мутить воду». В постановлении также подтверждалась, что Сталин «активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов». Конечно, «обнародованные партией факты нарушений социалистической законности и других ошибок, связанных с культом личности И.В. Сталина, естественно, вызывают чувство горечи и глубокого сожаления», но «партия, внутренние силы которой теперь ничто не сковывает, еще более сблизилась с народом и находится сейчас в состоянии небывалой творческой активности». Причины культа постановление выводило из трудностей задач, которые решала КПСС, а также и прежде всего из личных качеств и ошибок самого Сталина. Их усугубило то обстоятельство, что во главе «органов» оказалась «преступная банда агента международного империализма Берия». В отличие от последнего Сталин – не преступник, а человек, допускавший «недостойные методы» в борьбе за СССР и коммунизм. «В этом состояла трагедия Сталина»[1435].

Молотов мог быть доволен этим двойственным постановлением, осуждавшим культ Сталина, но во многом оправдывавшим самого Сталина. Однако двойственность стимулировала дискуссии в советском обществе, оно перестало быть политически монолитным, раскололось на сталинистов и антисталинистов, а потом и на множество идейных полутонов. И это означало завершение тоталитарного периода развития страны. В СССР возник полулегальный плюрализм, который в дальнейшем усугублялся не только в обществе, но и в партии. Элементарная логика подсказывала советским людям – дело не только в Сталине. То, что было на уме у миллионов, эзоповым языком выражали писатели, а публика обсуждала уже не партийное постановление, а новые произведения о недостатках советского общества, вытекающих из разоблачаемого прошлого. Обсуждение романа В. Дудинцева «Не хлебом единым» в ЦДЛ 22 октября превратилось в массовый антибюрократический митинг, где многие речи были смелее произведения, которое стало для них поводом[1436]. А на следующий день начались события в Венгрии.

Хрущев был напуган такой перспективой десталинизации. 19 декабря было принято письмо ЦК КПСС «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов». В нем с тревогой констатировалось, что «ревизионисты» получают молчаливую поддержку части партии: «есть немало примеров, когда коммунисты и партийные руководители решительно не пресекают антисоветскую пропаганду, не дают отпора вражеским вылазкам, плетутся в хвосте событий. Более того, есть и такие „коммунисты“, которые, прикрываясь партийностью, под флагом борьбы с последствиями культа личности, скатываются сами на антипартийные позиции, допускают демагогические выпады против партии, подвергают сомнению правильность ее линии». Разумеется, от партийных смутьянов не отстает интеллигенция: «стали выдвигаться требования „освободить“ литературу и искусство от партийного руководства, обеспечить „свободу творчества“, понимаемую в буржуазно-анархистском, индивидуалистическом духе»[1437]. Вызывала опасения и молодежь: «Центральный Комитет считает необходимым обратить внимание всех партийных организаций на имеющиеся у нас крупные недостатки в работе с молодежью. Нельзя пройти мимо того, что среди некоторой части студенчества имеют место нездоровые настроения, высказываются неправильные взгляды на нашу советскую действительность. За последнее время в ряде высших учебных заведений Москвы, Свердловска, Каунаса, Таллина и некоторых других городов были прямые антисоветские и националистические выступления»[1438]. Угроза слишком радикальной десталинизации, которая вылилась в дестабилизацию ситуации в Восточной Европе, особенно в Венгрии, заставила Хрущева внять аргументам охранителей, но не надолго. Хрущев и Микоян продолжали стремиться к углублению реформ и более решительному размежеванию со сталинским прошлым, но только безопасным для коммунистического режима. Символом этого размежевания могло стать изгнание из руководства таких столпов эпохи Сталина, как Молотов и Каганович.

10. Потеря поста, польское волнение и венгерский шторм

Неопубликованный текст доклада был разослан «братским партиям». Через Польскую объединенную рабочую партию (ПОРП) его текст «утек» на Запад и был опубликован в «Нью-Йорк таймс» 4 июня. Возможно, к радости Хрущева – гласность придавала процессу необратимость. Теперь Молотов, Каганович и Ворошилов не смогут «замылить» вопрос сталинских преступлений, а значит и вернуть ситуацию, в которой станет возможным их повторение. Только после оглашения текста доклада в мировом масштабе вышло постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий».

Критика Сталина поляризовала международное коммунистическое движение. Лидерам Союза коммунистов Югославии она понравилась, а Коммунистической партии Китая – нет. У них были свои претензии к Сталину, но нельзя вываливать этот компромат на свет, не посоветовавшись с товарищами и даже не предупредив Пекин. Коммунисты по всему миру, кроме югославских, были