250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

► Военные не считают Поливанова сколько-нибудь талантливым администратором; он очень мелочный человек, но, так как успел заручиться сочувствием общества на почве поддержки его организаций, то оно и считает его отличным министром; впрочем, те же лица считают Беляева на месте помощника министра… Военные называют последнего «мертвой головой», указывая этим на его большую мертвенность при некотором уме. Вся большая военная программа, проходившая до войны через Государственную думу, разработана им с Ф.Д. Иозефовичем.

► Как врут «очевидцы». Князь Львов, вернувшись из Ставки, рассказывал, как Алексеев сказал ему, что наше наступление считает совершенно немыслимым, а Марголин якобы со слов Алексеева говорит: «Киев, во всяком случае, не будет взят». Ничего подобного Алексеев не говорил ни тому ни другому.

22-е, понедельник

Был в управлении генерал-квартирмейстера Генерального штаба у полковника Александра Михайловича Мочульского. Прилизанный, приглаженный, женской складки, вкрадчивый, тихо говорящий, улыбающийся в сознании своего превосходства, благодарящий писаря, подающего ему готовую бумагу: «Merci». Теперь он начальник особого делопроизводства управления генерал-квартирмейстера Генерального штаба; его честность и изумительное прилежание известны всем, он вечно на работе, но типичный чиновник беляевского склада.

Он очень просил меня поддержать их просьбу от 7 февраля о сообщении материала для печати, говоря, что все равно они свое осведомление печати будут вести упорно, так как иначе она останется без всякой ориентации. Ими составлен широкий план в этом направлении; они понимают важное значение «шестой мировой державы», понимают, что за полтора года печать воспиталась именно на его ежедневных беседах и приняла деловой тон. В начале войны он так ловко устроил, что «Речь», «Биржевые ведомости», «Новое время» и «Русский инвалид» имели в своих редакциях офицеров Генерального штаба, положивших начало серьезному отношению к войне и вопросам военной тайны. Две стенографистки из Государственноц думы записывают каждое слово, сказанное им представителям печати. Масса телефонных разговоров с самыми разнообразными кругами общества всегда держит его в курсе общественного настроения. Ставка теперь ничего не делает в отношении печати, но это и не ее дело, а их, им надо поручить его всецело и только тогда можно быть спокойными, что печать всегда будет к услугам армии… И так далее, и так далее… Все это говорилось ровным, тихим голоском. Мочульский сам себя слушает и пребывает в сознании своей высокой миссии. Что касается нашей помощи им, то я предложил ему познакомить Ставку с теми мерами, которые отдел генерал-квартирмейстера думает вскоре осуществить.

Мы расстались очень сладко. При мне к нему кто-то звонил относительно вагона для уезжающего из России Педжета. Мочульский говорил в телефон еще тише – совсем не слышно, но не для того, чтобы не слышал я, а просто по манере еле журчащего ручейка.

23-е, вторник

Выехал в Ставку.

24-е, среда

Приехал. Здесь без меня ничего серьезного не произошло. За последние дни шла усиленная шифрованная переписка с Жилинским. Краткое изложение протокола совещания 11 февраля, переданное Жилинскому, написано самим Алексеевым на четырех больших телеграфных бланках.

► Сегодня Беляев сообщил начальнику штаба, что исполнить просьбу Иванова о присылке на Юго-Западный фронт 120 000 пленных для организации рабочих дружин совершенно не представляется возможным. Из всех пленных, оставляя в стороне интеллигентов и больных, можно располагать только 1 000 000. Но 600 000 уже заняты на работах по России, и их нельзя с них снять, так как вообще из населения империи, по подсчету Министерства земледелия, выбыло 2 000 000 рабочих сельского хозяйства (считая хозяев и помещичьих рабочих), что сильно сокращает посевную площадь и, в свою очередь, должно неблагоприятно отразиться на урожае и довольствии армии. Эти 600 000 должны остаться на работах; из них германцы ни в коем случае не могут быть даны на работы, близкие к фронтам. 400 000 должны быть влиты в сельское хозяйство, но из них поневоле 69 000 надо дать на Северный и Западный фронты, где очень нужны рабочие руки. Остальные 370 000 нельзя взять, а надо предоставить России для поддержания сельского хозяйства. Если все-таки Иванову нужны пленные, то придется не давать на Северный и Западный фронты указанные 69 000 и всех их послать ему, но это едва ли будет справедливо.

Итак, за год все еще не приспособили пленных к делу, все еще обсуждают, как быть, когда уже вторая весна на дворе, а между тем уже 25 августа 1914 г. был утвержден журнал Совета министров о привлечении военнопленных к исполнению казенных и общественных работ, и притом принудительно, без всякой особой платы. Теперь же им назначают по 50 коп. в день, тогда как наши в Германии и Австрии не получают ничего и очень редко по 15 коп. в день.

Все Александра Федоровна благоволит и боится, как бы немцы не отощали на русских работах…

► Кстати, приведу приказ от 20 октября 1914 г., когда стало известно о бесчеловечном обращении немцев с нашими пленными. «До сведения Верховного главнокомандующего дошло, что имели место случаи не только некорректного, но вызывающего поведения со стороны некоторых военнопленных. Его императорское высочество полагает, что обращение с пленными вообще должно быть именно как с пленными, причем малейшее проявление дерзости или вызова со стороны пленных должно караться немедленно же переводом их на положение арестантов, а при дальнейших случаях подобного поведения на пленных должны надеваться наручники и т. п.».

► Эверт отличается ужасным почерком в своих резолюциях. Буквы сами по себе громадные, но это – одни палки. Он иногда так увлекается, что не может не опережать мыслью своих палок, и на этой почве происходит не только большая потеря времени его подчиненных на разбор написанного, но и курьезы. Недавно он вклеил ни к селу ни к городу в середину военной резолюции слово «Мария». Что такое? «Ах, я хотел написать „армия“!..»

► Удалось узнать много интересного относительно нашего воздухоплавания. Мой собеседник – очень хорошо подготовленный офицер, не мог говорить без крайнего волнения обо всем, что у нас происходит в этой области. Наша авиация еще и теперь в младенческом состоянии. Мало кто видит ее, и еще меньше кто получает от нее действительную пользу. Все дело до войны было поставлено неправильно в самом корне. Это была спортивная организация, совершенно не изучавшая военную разведку, мало того – считавшая ее неважной и потому ненужной. Управление аппаратом и рекорды высоты и длины – вот и все. Соответственно с этим подбирались, конечно, и летчики. Это были спортсмены, искатели приключений или новых неизведанных ощущений, часто аферисты карьеры. Состав офицеров самый разношерстный, очень мало культурный, – часто