250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

на Мемель, о котором в сообщении Ставки от 10 марта 1915 г. было сказано только десять слов: «Наш отряд, произведший поиск на Мемель, отошел на нашу территорию». Приведу весьма характерный документ, присланный сюда командующим отдельным корпусом жандармов В. Джунковским 4 мая 1915 г.:

«Сводка агентурных сведений о поведении чинов Отдельного морского батальона и подрывной при нем команды, принимавшего участие в набеге на гор. Мемель:

По окончательном сформировании отряда в Петрограде он был отправлен в Либаву. Во время молебствия, происходившего во дворе 2-го Балтийского флотского экипажа, на котором присутствовал и начальник Главного морского штаба адмирал Русин, командующий отрядом капитан 1-го ранга Пекарский был в нетрезвом виде и даже нетвердо держался на ногах. Штаб-офицер этот, постоянно неумеренно потребляющий спиртные напитки, продолжал пить все время передвижения отряда в Либаву по железной дороге. Повальное пьянство было и среди матросов отряда, причем рассказывают, что при выезде отряда из Петрограда матросы затащили в вагоны двух провожавших женщин, которых насиловали в течение пути, а затем, когда они впали в бессознательное состояние, выбросили их из вагонов на полотно, и дальнейшая судьба их неизвестна.

По прибытии в Либаву отряд поступил под команду Генерального штаба генерал-майора Потапова, которому капитан Пекарский, все время продолжавший пить, рассказывал, что его отряд состоит из отборных мерзавцев, за коих он не ручается и полагает, что они как солдаты никуда не годны.

При наступлении на Мемель морской батальон был в четвертой линии. В наступлении капитан Пекарский личного участия не принимал, так как заболел, а вместо него батальоном командовал капитан по адмиралтейству Никулин.

Когда Мемель был взят и ополченскими частями были отбиты немецкие орудия и пулеметы, то солдаты и матросы рассыпались по городу и стали грабить. Почти в каждой квартире находили оставленные вино и коньяк, коими мародеры опивались; местных жителей не было видно, таковые попрятались.

Утром во многих домах были найдены трупы зарезанных солдат и матросов, что было сделано жителями Мемеля. В то же утро отряд отступил к Полангену, а когда на следующий день наши войска опять стали наступать, то на шоссе было обнаружено шесть трупов нижних чинов, аккуратно положенных по пути отряда.

При втором наступлении на Мемель отряду пришлось иметь дело не с ландштурменными частями, а с регулярными войсками, вследствие чего потери отряда были более значительны.

Когда Мемель был окончательно взят, то опять начался повальный грабеж. Рассказывают, что одним из матросов была найдена и разбита несгораемая касса, и награбленные им деньги он продал затем какому-то еврею за 8000 р. О размере ограбленной суммы можно судить по тому, что многие матросы продавали евреям билеты в 100 марок по 3 р. Вышеупомянутый матрос деньги отправил в Петроград к своему брату или знакомому и, желая тем или иным путем добиться отправления в тыл, умышленно от своего товарища привил себе венерическую болезнь и действительно был отправлен в госпиталь.

После четырехдневного пребывания в Мемеле отряд отступил, причем было потеряно четыре пулемета и оставлено в городе без вести пропавшими и пьяными около 200 людей.

Жители гор. Мемеля во время боев стреляли по нашим войскам из домов, с крыш и с других мест. Отступление происходило ночью, а капитан Пекарский следовал в обозе с походной кухней. В пути кухня перевернулась, и штаб-офицер этот был залит горячими щами. В этом виде, облитый капустой и жиром, капитан Пекарский на следующее утро в нетрезвом виде являлся начальнику отряда, которым и был отчислен от командования батальоном. Инцидент этот в разных вариантах обсуждался матросами и солдатами, которые, не стесняясь присутствия капитана Пекарского, смеялись над ним. Вообще, поведение этого штаб-офицера за все время командования морским батальоном произвело на людей удручающее и развращающее влияние, чем и можно объяснить тот массовой грабеж и бесчинства в пути, которые производили матросы батальона. В настоящее время батальон находится в Либаве.

Многие высказываются за полную необоснованность набега на Мемель, без надежды удержать его за собой, тем более что части, назначенные для набега, далеко не соответствовали своему назначению, а особенно морской батальон, совершенно не ознакомленный с пехотным боем, а главное, недисциплинированный и распущенный. Командный же состав, с генералом Потаповым во главе, оказался также далеко не на своем месте. Результатом этого набега считают настоящее наступление германцев на Митаву и Либаву; до сего времени германцы держали в этом районе только ландверные войска, а в настоящее время сосредоточили до полутора корпусов регулярных войск с большим числом кавалерии, почему судьба Либавы, Митавы и, быть может, Риги внушает серьезные опасения. Весьма вероятно также и возникновение народных волнений в этом районе, распропагандированном латышскими и литовскими революционными организациями, с которыми местные немцы будут действовать заодно».

Припоминаю находящуюся у меня копию письма о том, как мы почти тогда же, но только на юге, делали «демонстрацию». Пишет подъесаул Р. к жене от 10 апреля 1915 г. из Одессы:

«Еще 7-го числа начали носиться слухи, что мы, наверное, уйдем в Царьград числа 11—12-го; 9-го командир неожиданно официально объявил, что 10-го мы уходим, и уйдем около ночи, так как нагрузка будет с утра. Начались суета, укладывание и т. д. Несмотря на „уход“, к 1 ч дня мы пошли на Куликово поле на репетицию высочайшего смотра, вернулись оттуда около 5 ч дня; командиров сотен командир полка собрал к 8 ч вечера. Около 11 ч вечера пришел И.М. и огорошил меня: оказывается, командира вызвали в штаб округа и он, приехав оттуда, с сожалением бросил шашку на стол, огорошив всех командиров сотен, что это секрет, но, к сожалению, эта погрузка оказывается демонстрацией! И все войска из Одессы будут погружены, а когда стемнеет, выгрузятся и пойдут по домам. Демонстрацию эту должно согласовать с бомбардировкой фронтов Царьграда в этот день. Утром 10-го в порт потянулись войска; шла артиллерия, пехота, мы, тянулись обозы, сено, овес, солома, солдаты, сопровождаемые знакомыми, плач, пожелания… А мы идем да улыбаемся. Кроме офицеров нашего полка, решительно никто про демонстрацию не знал, даже транспортные морские офицеры. Сотни наши неполные. И вот началась погрузка. Все шло великолепно. Наш полк, сокращенный, по 90 человек в сотне, и пулеметная команда плюс связь погружен был на два транспорта в 4 ч. Публике не позволяли смотреть ни с Николаевского бульвара, ни с Александровского парка. Всюду стояла полиция. Нижним же чинам было отдано приказание возможно больше говорить (при посторонних расспросах), что идем в Царьград и тому подобное. Простояли мы до 8 ч вечера и при луне начали разгрузку, которая окончилась к половине 11-го. Войска пошли уже не по