Это не случайно. Японская хроника - Рёко Секигути

Нынешняя катастрофа напомнила людям о Хиросиме и Нагасаки. Многие склонны сравнивать эти трагедии с трагедией Фукусимы. Сейчас задаются вопросом, было ли разумно в те годы жителям этих городов так быстро возвращаться на прежние места – в Хиросиму и Нагасаки – и нужно ли сейчас, как и тогда, вести дневники облучения радиацией… Ответы разные. Что касается меня, у меня пока не сложилось собственного мнения. Но ясно одно: то, что казалось перевернутой страницей, снова выходит на повестку дня. Необходимо обдумать по порядку каждую из проблем: что такое забвение, чего не следует забывать и как этого добиться.

Выйти в город, чтобы пропустить стаканчик вина, стало роскошью. Я никогда не воспринимала этого в подобном ключе, пока один из моих друзей не поведал мне о том, что начиная с момента землетрясения у него пропало всякое желание выпить. Отчасти потому, что он не в настроении, отчасти потому, что в городе по графику отключают электричество. Но главное: у него появился страх оказаться выпившим в ту минуту, когда может случиться новое землетрясение. Лучше иметь трезвую голову и оставаться начеку.

16 апреля

Пробил час доносов. Леваки сбежали из Токио; такой-то писатель написал свой героический опус, находясь в безопасности в городе, не затронутом катастрофой; такие-то французы покинули Японию; такие-то звезды шоу-бизнеса некогда рекламировали TEPCO… Что до меня, меня не тянет судить кого-либо. Самое страшное то, что доносы вошли в нашу жизнь.

Я и раньше понимала, что по мере приближения какой-либо войны мы станем мало-помалу скатываться к состоянию чрезвычайного положения, к тоталитаризму, цензуре. В эту минуту многие голоса поднимаются в знак протеста против чрезвычайного положения, цензуры, режима контроля за высказываниями, который воцаряется. Люди, кажется, осознают, что положение и впрямь «чрезвычайное», и сегодня это превалирует. Но тем не менее тенденция, кажется, не желает меняться. Что касается свободы слова, люди признают, что достигнут уровень военного положения и, несмотря на это, мы из него не выходим. Прежде я и не догадывалась о существовании подобного механизма.

Одна моя подруга рассказала мне, что для ее матери, знавшей войну, нет ничего удивительного в том, что во время конфликта теряешь свой дом. Это верно, но только если это происходит во время конфликта. Но со времен окончания Второй мировой войны в большинстве развитых стран с этим было покончено. Это одна из причин, почему 11 сентября так шокировало общественное мнение Запада.

Войны и разрушения продолжали происходить, но люди западных стран были убеждены, что с ними этого больше не случится. Однако, строго говоря, они могли столкнуться с природными катастрофами. Для японцев подобные катастрофы всегда на повестке дня. Для американцев, впрочем, тоже, ведь иные из штатов регулярно подвергаются торнадо и наводнениям. А вот ядерная катастрофа не рассматривалась нами как возможная, так же как и западными странами. И хотя мы, как и весь мир, знали о катастрофе в Чернобыле, мы думали, что это происходит у других, в странах, которыми «дурно руководят», которые «не развиты». По-моему, ужас европейцев сегодня в большей степени, чем страх быть по-настоящему затронутыми японской радиацией – из-за расстояния это менее вероятно, чем с Чернобылем, – порожден тем, что они отныне знают: им тоже придется считать ядерный взрыв среди реальных рисков.

17 апреля

Я иду по токийскому кварталу Гиндза, в прошлом фешенебельному, сохранившему от былого великолепия роскошные бутики и рестораны с изысканной кухней. По воскресеньям он частично закрыт для транспорта. Проходя мимо небоскребов, я вдруг отдаю себе отчет: я не желаю пережить землетрясение, и тотчас осознаю, что не имею права так думать, поскольку знаю, что вернусь во Францию и что Токио больше не является городом моего основного местожительства.

Юми Ямамото, художница кимоно, говорит, что в последнее время люди перестали облачаться в кимоно. Не только потому, что им не до того, чтобы наряжаться, но и потому, что они понимают: кимоно – рискованная одежда во время толчков. Еще одно следствие катастрофы.

18 апреля

Обедаю с двумя поэтессами – Савако Накаясу, японка по происхождению, но пишет по-английски, и Кирю Минасита. У обеих есть дети, но отношение к вызову под названием «Фукусима» у них различное. Кирю, пессимистка, испытывает страх и подумывает о переезде за границу ради будущего своего сына. Она должна была привести его с собой на обед, но, поскольку метеосводка обещала дождь, оставила его на попечение мужа. Савако спокойнее. Даже беспокоясь о сыне, она не поддается панике. Нужно заметить, что ее муж – иностранец. Она жила и в США, и в Китае, и в других странах. Возможно, она уверена, что в крайнем случае она всегда может переехать в другую страну.

Этот контраст в их отношении к происходящему внушает мне оптимизм. Со времени моего приезда в Японию все, с кем я встречалась, по-разному реагировали на землетрясение. Есть те, кто впадает в депрессию, есть те, кто не желает видеть реальное положение дел и ведет себя так, будто всё уже в прошлом, и те, кто возмущается и не может говорить ни о чем другом. Каждое поведение оправданно, нет одной какой-то манеры реагировать, которая была бы хороша. Когда ты находишься за границей, происходящее становится одновременно абстрактным и единообразным, как изображения. Неоднородное восприятие реальности кажется мне спасительным.

Кирю рассказала о том, что по просьбе какой-то газеты сочинила поэму о землетрясении. Избегая присущего многим сентиментализма, она избрала для своей поэмы гневный тон. Однако, получив поэму, газета не сразу ее опубликовала. Ей дали понять, что ее не просили писать текст для рубрики «Мнения». Иначе говоря, от поэтов не требуется выражать свое мнение в стихах.

Несколько дней спустя я рассказала об этом случае одному издателю, который, рассмеявшись, прокомментировал его так: «Надо сказать, что в своих текстах госпожа Минасита прямолинейна». Ради бога. Но коль скоро редакция заказывает какой-то текст, она должна понимать, что из себя представляет стиль автора, к которому она обращается, так мне кажется.

Слава богу, что я в мире литературы вот уже двадцать лет. Даже если мне отныне предстоит писать в посткатастрофическом мире, я чувствую в себе силы встретиться лицом к лицу с этим фактом и продолжать писать. Я думаю о молодых писателях, о тех, которые только недавно взялись за перо. Катастрофа, приуроченная к самому их вступлению в литературу, рискует тяжело сказаться на их творчестве, ведь они еще не обзавелись необходимыми инструментами, потребными для того, чтобы осмыслить ее. Но это всего лишь предположение. В конце концов, может, они и справятся