Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

писал он тогда В. П. Зубкову (гл. IX, № 24). – Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером судьбу существа такого нежного, такого прекрасного?» Чего тут больше – желания жениться или желания не жениться? Трудно судить. Но подчеркнем еще раз, что Пушкин абсолютно искренен в самооценке – ни тени позы, психологическая трезвость умудренного опытом человека. Предложение его, впрочем, было отвергнуто к радости родных Софьи Федоровны. Но отчасти, может быть, и самого поэта?

В начале лета 1828 г., получив резкий и решительный отказ родителей Анны Алексеевны Олениной, Пушкин отчетливо ощутил, что те сомнения, которые одолевают его самого, вполне могут быть испытываемы и другими, так сказать, «заинтересованными лицами». Неустроенность судьбы, сложные взаимоотношения с правительством, да и слава поэта, такая зыбкая и в глазах света чуть ли не скандальная, – все это делало его «непрестижным» женихом. Пожалуй, пока не появилась Наталья Николаевна Гончарова, ближе всего был брак с Ек. Н. Ушаковой, которая не отказала бы, верно, и родителей уговорила бы. Но здесь, как и прежде, нерешительность проявил поэт. Словом, на закавказскую войну Пушкин уезжал хоть и обнадеженный Гончаровыми, но вовсе не убежденный, что все решено окончательно.

Чтобы не потерять объективности, надо сказать, что мечты о доме, о якоре, укрытии от бурь до поры до времени (по крайней мере, до помолвки в начале апреля 1830 г.) сочетались у Пушкина со многими увлечениями, бурными страстями, даже любовными страданиями. Называются в пушкиниане (которая уж в этих-то вопросах разбирается лучше самого Пушкина!) Аграфена Закревская, Каролина Собаньская и другие имена. Приводимые в подборке два письма, адресованные Собаньской (№ 5–6) – предмету увлечения Пушкина и в Одессе и в Киеве, – говорят сами за себя. Комментарии тут истинно излишни (хотя оттенок литературного любовного послания в них, пожалуй, все-таки присутствует).

После кавказского путешествия Наталья Ивановна Гончарова приняла Пушкина холодно, да и Наталья Николаевна явной радости не выказала. Он уехал в Тверскую губернию, а потом в Петербург, как прежде, влюбленный и, как прежде, колеблющийся. Уже письмо его к Бенкендорфу 7 января, открывающее 1830-й год (№ 1), с готовностью ехать хоть в Париж или Рим, хоть в Китай, говорит о нерешительности в делах матримониальных. В конце января Пушкин со спокойным (внешне?) юмором спрашивает Вяземского: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву – как бы не разъехаться». Не ведая того, отъезд Пушкина в Москву спровоцировал сам Вяземский. Зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, Вяземский как-то на балу у губернатора поручил некоему И. Д. Лужину, который должен был танцевать с Натали, поговорить с ней и с ее матерью о Пушкине и по их отзыву узнать, что они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели Пушкину кланяться. Когда Лужин приехал в Петербург и все рассказал, Пушкин тотчас же собрался.

Они с Вяземским все-таки встретились в Петербурге в самом конце февраля. 1-го марта Вяземский писал жене: «Пушкина видел, он собирается в Москву». Вообще говоря, письма Вяземского к жене Вере Федоровне – важное подспорье для исследователя биографии Пушкина в разные периоды. Наряду с письмами Пушкина теще, невесте, родителям, Плетневу и еще нескольким друзьям, а также Бенкендорфу, они дают достаточно ясное представление о том «смутном» в жизни Пушкина времени, когда он выступал в роли жениха.

Стремительный отъезд поэта из Петербурга вызвал недоумение Бенкендорфа (№ 15; хотя в чем, собственно, можно было его подозревать – поехал в Москву бунтовать что ли) и сдержанный ответ Пушкина (№ 16). Отправился он все-таки к Наталии Николаевне, но об этом не догадывался тогда никто, даже Вяземский. 12 апреля он спрашивал жену: «Пушкин уехал в Москву. Зачем это? «Quelle mouche lа pi qué?» – спросил Николай I Жуковского и на ответ Жуковского, что он не знает причины, продолжал: «Один сумасшедший уехал, другой сумасшедший приехал». По некоторым приметам полагаю, что они приписывают какое-то тайное единомыслие в приезде моем сюда и в отъезде Пушкина в Москву». У страха глаза велики – вполне вероятно, что Бенкендорф подозревал какой-то заговор, скрытый за челночными рейсами Пушкина – Вяземского. Кстати, этим и объясняется сравнительно легко полученное разрешение жениться и даже царский «сертификат лояльности» (№ 39): сватовство понималось как готовность Пушкина «угомониться».[221]

Видимо, Вера Федоровна Вяземская сообщила мужу (письма ее за этот год, увы, не сохранились) подоплеку появления Пушкина в Москве. Во всяком случае, в мартовских его посланиях часто встречается вопрос – «что же женитьба Пушкина?» Однако – всегда в шутливом тоне, создающем полную уверенность, что с женитьбой все не всерьез – не собирается же Пушкин в самом деле распроститься с холостой жизнью. Да и письма Пушкина выдержаны в том же духе: «распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы» (2-я половина марта). Возразят: это обычный тон переписки Пушкина с Вяземским. Отчасти в самом деле, так. Однако в какой-то момент, вероятно, как раз в марте 1830 года, Пушкин поверил, что на этот раз все идет к окончательному решению. Дело не только в том, что он, как вспоминал сын Вяземских Павел, «начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество». Дело было еще более в том, что Пушкин чем дальше, тем больше влюблялся в Наталью Гончарову. А Вяземский все шутил: «Все у меня спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен между прочими? Насчитай мне главнейших» (27 марта). И еще: «Скажи Пушкину, что здешние дамы не позволяют ему жениться. ‹…› Да неужели он в самом деле женится?» (30 марта).

Между тем всего через неделю в Светлое воскресенье 6 апреля Пушкин сделал Наталье Гончаровой предложение, которое было принято. Пушкин стал женихом. Накануне, в субботу, он написал матери невесты удивительной искренности и внутренней силы письмо, во многом пророческое (№ 30). Оно до известной степени напоминает то полное сомнений послание, которое было отправлено В. П. Зубкову в 1826 г. Создается впечатление, что Пушкин сохраняет какой-то путь к отступлению или, по крайней мере, дает способ семейству Гончаровых с честью отказаться от этого брака. Понадобились еще некоторые усилия, чтобы Петр Андреевич Вяземский удостоверился в несомненной реальности. Еще в апреле он пенял жене: «Ты меня мистифицируешь, заодно с Пушкиным, рассказывая о порывах законной любви его. Неужели он в самом деле замышляет жениться, но в таком случае как же может он дурачиться? Можно поддразнивать женщину, за которою волочишься, прикидываясь в любви к другой, и на досаде ее основать надежды победы, но как же думать, что невеста пойдет, что мать отдаст дочь свою замуж ветренику или фату, который утешается в горе. Какой же был ответ Гончаровых? Впрочем, чем больше думаю о том, тем больше уверяюсь, что вы меня дурачите». Перестроиться вдруг в самом деле было непросто. Вяземскому потребовалось некоторое время, чтобы понять: Пушкин пересекает рубеж не формальный. Ветреник возводит дом, где забудет о ветрености. Но не будем судить Вяземского, потому что переход был необычайно труден и для новоиспеченного жениха. О том говорит набросанный 12 и 13 мая отрывок «Участь моя решена…» (№ 31). Как ни осуждать биографический метод в пушкиноведении, но сомнения в биографическом, личном характере этого текста разделить трудно. Подзаголовок «с французского» – мистификация совершенно в духе Пушкина, а вся тональность, весь текст и подтекст отрывка отражают его душевное состояние во время мучительного выбора.

Даже 21 апреля в Петербурге не верили: «Ты все вздор мне пишешь о женитьбе Пушкина: он и не думает жениться. Что за продолжительные мистификации?» (Вяземский). Только 22 апреля он получил доказательства несомненные: «Нет, ты меня не обманывала, мы сегодня на обеде у Сергея Львовича выпили две бутылки шампанского, а у него по-пустому пить двух бутылок не будут. Мы пили здоровье жениха. Не знаю еще радоваться ли или нет счастью