250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

Все это приходит в голову по поводу только что закончившейся нашумевшей истории, имевшей столько последствий для многих различных лиц. В печати она передана не вполне, нигде не приведена в хронологической стройности и представлена в виде уравнения со многими неизвестными, из которых главное – Распутина публика, повторяю, нашла без всякого труда. Труднее было найти остальных.

Случайно я имел возможность полно познакомиться с этой историей и считаю интересным занести ее сюда.

Темная личность, каких в Петрограде тысячи, Борис Михайлович Ржевский, еще не так давно (1909–1910 гг.) подвизался в Нижнем Новгороде, где пробавлялся мелким шантажом и репортерством в черносотенной «Нижегородской торгово-промышленной газете», редактировавшейся членом Государственной думы Барачем; под псевдонимом он одновременно печатался и в «Русском слове», а всей своей фамилией украшал столбцы «Голоса Москвы», поместив там и свое интервью с сосланным и нашумевшим тогда иеромонахом Илиодором, которое получил, переодевшись странником. Перед своей литературной карьерой Ржевский явился к нижегородскому губернатору А.Н. Хвостову, представил ему рекомендацию от одной знакомой его превосходительства (кажется, той самой, ради которой Хвостов жестоко преследовал нижегородского антрепренера, в чем и был публично уличен покойным А.А. Стаховичем) с просьбой дать ему какие-нибудь занятия. Хвостов направил его к Барачу, а последний поручил гусю лапчатому сбор объявлений… В первый же свой дебют в роли комиссионера Ржевский растратил три рубля. Но нравы мирка, в который он попал, были очень легкие, и воровство не помешало его дальнейшей карьере. Мелкий жулик оказал губернатору немало крупных услуг во время выборной кампании в Государственную думу. Так именно формулировал его значение сам хозяин губернии. Оперившись или, как сказали бы футуристы, «обсмокинговшись», Ржевский поехал искать счастья в столице, где надеялся на поддержку его превосходительства и некоторых черносотенных особ. Он не ошибся. Правая печать немного потеснилась и дала ему место среди обоих репортеров и интервьюеров. После революции 1905 г., когда печать подняла значение информации, это занятие стало вообще очень прибыльным: часто оно соседствует с гонораром не за писания, как было в старину, а за молчание… Когда в 1914 г. нашему военному гению Сухомлинову понадобилось написать уже приведенную мною знаменитую статью «Россия хочет мира, но готова к войне», он обратился уже прямо к Ржевскому, зная, что не получит отказа от этого бойкого пера. Статья писалась под диктовку министра в присутствии полковника Мясоедова. Правда, лавры Ржевского оспаривает литератор из «Биржевых ведомостей» В.А. Бонди, печат-но заявивший, что ему принадлежат заглавие и форма изложения статьи, написанной на основании фактических данных, представленных в редакцию Ржевским с разрешения Сухомлинова; Бонди даже припомнил, что Ржевский хотел поместить свою статью в московской прессе («Русское слово» от нее, однако, отказалось), а к Сухомлинову явился в форме болгарского офицера с каким-то болгарским орденом, – но я категорически утверждаю, что Бонди только проредактировал статью, что не мешало Ржевскому для поднятия гонорара переодеться во что угодно.

Ржевский был уже на большой дороге. С началом войны он поступил, конечно, в Красный Крест, которым прикрыл свой болгарский орден и свое русское призывное свидетельство. Когда Маклаков оставил пост «влюбленной пантеры», министром внутренних дел был назначен А.Н. Хвостов. Вскоре после этого благодарный губернатор пригласил Ржевского и назначил ему 3500 р. жалованья, прося Красный Крест прикомандировать к себе чиновника, необходимого в деле борьбы с дороговизной. Своим приближенным министр объявил, что Ржевский нужен ему для своевременного информирования о том, что делается в левой прессе. Для этой цели Ржевскому было оказано содействие по открытию игорного дома – «Клуб журналистов», где собиралась вся слякоть петроградской прессы, казавшаяся официантам клуба великими писателями. Предполагалось создать учреждение, где журналисты не только играли бы в карты, но и занимались бы своими профессиональными делами и, таким образом, можно было бы следить за настроением деятелей печати. Чтобы все это обставить как можно лучше, Ржевский познакомился с специалистом клубного дела гражданским инженером В.В. Гейне, предполагая, вероятно, что его литературная фамилия привлечет в клуб не только таких простаков, каковы коллеги Ксюнина, ищущие в адрес-календаре помещение института условного осуждения, но и более серьезных литераторов. Эта идея, однако, не увенчалась успехом: самой судьбой предопределено, что порядочные писатели, занимающиеся политикой, еще умеют отделяться от Ржевских и их компании, кроме разве некоторых, вроде кое-каких беллетристов, относящихся зато к политике с высоким пренебрежением. Клуб стал средоточием всяких подонков игорных и литературных притонов.

Когда товарищем министра внутренних дел был назначен Степан Белецкий, Ржевский был направлен к нему, как человек специально подготовленный к службе по Департаменту полиции, как она понимается в нашем отечестве. Подчиняясь приказанию министра, Белецкий определил Ржевскому жалованье в 6000 р. и, хотя не очень приближал к себе, но, однако, держался так, чтобы через него быть в курсе мыслей и планов министра, свалить которого опытной ищейке и волку казалось не очень-то большим трудом, особенно при благосклонном содействии Распутина, относящегося к Степану особенно тепло и сочувственно.

В январе Хвостов узнает, что живущий в Христиании Илиодор (теперь просто уже Труфанов) привез в Норвегию подлинник своих «Записок» и намерен продать их заграничным издателям для широкого всесветного опубликования. «Записки» Илиодора, друга Распутина в прошлом, должны так многих скомпрометировать, пролить столько света на наши верхи и представителей династии, а приложенные к ним подлинные письма настолько документально страшны, что в течение нескольких дней министр не интересовался министерством и все думал, как бы сыграть на этом в прочное закрепление за собой высокого поста и получение богатых милостей…

Помните: «Князь, служба моя не нужна ли?» Вместо Шибанова перед галлюцинировавшим Хвостовым предстал Борис Ржевский. Он знает Илиодора, тот вступит с ним в доверчивую беседу и за золото, которого так много именно у тех, кто страшится «Записок», конечно, отдаст и рукопись, и документы.

И в радости князь посылает раба,

Торопит его в нетерпенье…

дает 5000 р. на поездку и обещает, при благоприятном исходе, вознаградить еще 50 000 р.

Мозг Ржевского продолжает работать. Создается еще более грандиозный план: убить Распутина и тем самым, во-первых, устранить влияния, которые создают общую непрочность министерского княжения, во-вторых, не только лишить Степана сильной поддержки, но просто выдать его с головой, как организатора этого преступления.

Все это было одобрено, и Белецкому же в суете преподносят подписать ассигновку для Ржевского «на особые расходы» в сумме 60 000 р… Она подписана – Степан в руках министра и его спадасина.

Гейне, бывший в те дни