250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

ровно, никто не вылезал за общую линию, держались согнувшись под прямым углом (вроде нашего Генрихсена), что означает особую честь. Кормили их по-европейски, повара – французы. Очень много терпения надо было на спектакле в театре, где два с половиной часа играла музыка, – японцы совершенно ничего в ней не понимают; это – что-то душу раздирающее. Их время все так было расписано, что они не имели для себя лично буквально ни одного дня. В Сибири заезжали в лагери военнопленных. В Березове в казармах стрелковой дивизии содержатся 36 000 нижних чинов и 1200 офицеров. Никто ничего не делает, отлично обставлены; офицеры в собрании имеют обед из трех блюд, за который наша казна платит антрепренеру по 23 р. в месяц. Из 36 000 человек на работу выходят желающие – 300.

В Хабаровске, после Японии, толпа поразила своей необузданностью. Для смотра войска были построены покоем. До приезда великого князя толпа заполнила оба угла; он сказал, что не может делать смотр, пока фронт войск не будет открыт. Тогда полицмейстер всячески уговаривал толпу, а потом стал гнать ее автомобилями, просто давя людей.

► Цены в Сибири: пара рябчиков 50 коп., самое лучшее сливочное масло – 60 коп., сотня мандаринов – 60 коп., фунт нельмы 15 коп; все это только на 10 % дороже того, что было до войны.

А что делается в Европейской России! Будущее поколение, когда, надо надеяться, все войдет в норму, не поверит рассказам людей нашего времени, – до того все приняло сказочный характер.

Вот несколько петроградских цен, взятых просто случайно:

Аппетитам торговцев и промышленников нет границ. Происходит взаимный грабеж, совершенно понятный каждому лавочнику, одновременно страдающему от него как покупатель и наживающемуся как продавец; «когда же и поработать, как не теперь» – вот девиз всего этого класса, который он исповедует в откровенной беседе. В стране так много денег, что покупатель платит все, что спросят, лишь бы спрашивали энергично и дружно, и негодует, да платит.

И торгово-промышленный класс понял это; без органов и организаций он крепко объединился и разоряет страну, как дикарь. Все это возможно только в такой стране, где нет ни разумной и знающей жизнь власти, ни любви к родине, ни понимания своих элементарных гражданских обязанностей. Россия жнет то, что так систематически и старательно сеялось ее преступным правительством.

Государственная дума не внесла в это дело корректив: она принципиально высказалась против крутых административных мер по адресу эксплуататоров и не указала ни на какие другие меры. Все стонут от дороговизны, поколения растут на вегетарианском столе, развиваются малокровие и худосочие, а в связи с общей нервностью все это обещает очень плачевные физиологические результаты. Трудовая семья часами выстаивает в верстовых очередях у лавок с сахаром, мясом и мукой. Все это создает небывалые ставки заработной платы, еще поднимает стоимость продуктов и товаров и т. д., как в заколдованном колесе. Россия попала в безвыходное положение, в котором теперь уже нет возможности предвидеть конец. Мы летим на всех парах к какому-то страшному краю, к тому ужасному концу, который никому не ясен, но неизбежен. В правительстве нет людей, даже могущих понять этот ужас, а среди общества и народа нет сил, которые могли бы остановить надвигающегося исполина – голод… Ясно, что развязка будет страшна своей стихийностью, бессистемностью, безрезультатностью и еще большим хаосом. Кровь стынет в жилах при мысли о том, до чего довел и еще доведет Россию проклятый род Романовых с присными ему безумцами, палачами и грабителями.

► Надо не проглядеть и другой процесс, происходящий параллельно: развитие общей ненависти друг к другу. Она растет ежедневно, люди черствеют в борьбе за существование, радуются всякой неудаче ближнего, ждут его гибели, думая найти в ней утешение и удовлетворение. Когда при наличности всего этого подумаешь о революции – а она вот-вот подходит, – становится страшно; это святое слово мы так опоганим, что Романовы будут торжествовать свою победу и потом долго не выпустят нас из своих цепких рук. О каком свободном народе может быть речь среди дикарей и зуавов, воров и грабителей, шкурников и трусов, буржуазных врагов свободы и политических слепышей, врагов всего, только хотя бы припахивающего социализмом, и отъявленных рабов закрепощающего капитала? Пока все это переработается, пока новый строй перевоспитает всю страну, пока воровство будет общей болезнью, пока разнузданные страсти стяжания будут сегодня диктовать войну, а завтра – хаос преобразования, до тех пор не легко будет честным сынам горячо любимой родины. Тяжело обо всем этом думать…

► Начальник штаба не умеет проявить власть. Иванов просит назначить корпусным командиром генерала Лайминга, известного пьянством и бесталанностью. Он отвечает, что не считал бы это назначение желательным, но если Иванову очень хочется, то делать нечего…

► Царь прибыл в 2 ч 45 мин, выехал от нас в 4 ч дня 17 февраля.

► Как только он побыл в штабе минут десять, в аппаратную принесли, без единой поправки, общую директиву всем фронтам и дополнительные для Северного и Западного фронтов, составленные Алексеевым, заранее зашифрованные и только моментально доложенные им царю, который все и одобрил.

► Симптоматический рассказ корнета Андрея Андреевича Чайковского. Он часто бывает в доме княгини Друцкой-Соколинской, сын которой здесь вице-губернатором. Вся семья, особенно вице-губернатор, вполне черносотенная. Разговоры о политике ведутся очень оживленно всеми гостями, в числе которых бывают и наши офицеры. Недавно распалились в споре до того, что вице-губернатор аргументировал уже от принятой ими всеми присяги на верность службе. «Ведь вы же присягали!» – «Да, – отвечал ему Чайковский, – но разве это был наш сознательный и свободный акт? Это было сделано нами по неведению; это скорее было вовлечение в невыгодную с совестью сделку. Да и потом мы присягали служить честно и нелицемерно, а существо понимания именно этих понятий и изменилось у нас».

Чайковский говорит, что если после войны курс политики изменится, то он и многие его коллеги по Министерству внутренних дел (в земском отделе) окажутся в трагическом положении: их будут рассматривать как слуг старого режима, и образование в правоведении, Лицее и Пажеском корпусе поставят в еще больший минус, между тем все они уже прозрели и понесут незаслуженное устранение от службы.

► Мой товарищ по корпусу полковник Сводного пехотного полка Андреев, состоящий около дворца, радовался, что министром внутренних дел Хвостовым было организовано убийство «Гришки», и печалился, что оно не удалось.

► В армии сознают всю громадную важность предстоящего наступления (Юго-Западный фронт пойдет позже); некоторые приказы командующих армиями заканчиваются словами: «Да благословит