Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

сопровождалось бы всеобщим разжалованием в должностях, начиная с генерала Слюсаренко, который перестал бы быть «командиром корпуса», моему командиру полка пришлось бы быть командиром роты, или даже только взвода, а мне – просто «рассыпаться в цепь» в качестве рядового, на снегу и при морозе в 10–20 градусов. Кому бы этого хотелось?

Что касается второго решения, то всего лишь 3–4 месяца назад мы принесли присягу Гетману, и, следовательно, второе решение было бы окончательно неудовлетворительным! Итак, начальство изобрело решение третье, которое состояло в следующем:

1. В дополнение наших многочисленных штабов был создан еще один – «штаб обороны», а начальником обороны был назначен начальник 11-й пех[отной] дивизии генерал-майор Стааль.

2. Все офицеры получили винтовки.

3. На войну с Болбочаном был выслан «бронепоезд» из товарных вагонов с платформой для пушки. Командиром его был назначен подполковник инженерных войск Макарец, в распоряжение которого были даны 30 офицеров пехоты и 10 артиллеристов 32-го полка с пушкой. Впоследствии Макарец был заменен моряком, капитаном 2-го ранга Ратмановым.

4. Офицерам было приказано оставить частные квартиры и переселиться в казармы. Исключение было сделано только для командиров полков и высших, а также для офицеров высших штабов. 32-й артиллерийский полк перешел в казармы Шиндлера, которые находились неподалеку от Красных казарм (название по цвету кирпичных наружных стен), где поместилась пехота.

Казармы Шиндлера были только что отремонтированы и заново отштукатурены. Когда мы в них перешли и затопили печи, помещения наполнились таким туманом, что мы с трудом узнавали друг друга! Но дымоходы были в исправности, а это было главным. Но вообще эти казармы были очень примитивного свойства. Наши солдаты оставались в помещении штаба. Они считались начальством как бы несуществующими, и это их, вероятно, должно было задевать!

Из призванных офицеров – генерал-майор Чуйкевич, его брат, полковник[81], и еще «штук» 6–7 полковников – составили штабную команду. Я их назначал дневальными у ворот и посылал с донесениями. Что все это им не нравилось – не стоит и говорить, но вели они себя кротко, понимая, что иного занятия найти для них невозможно. «Инцидент» возник только однажды, но окончился вполне благополучно. Дело было так:

Я написал вечернее донесение и, подавая его очередному посыльному, полковнику Максимовичу, сказал: «Господин полковник, будьте добры отнести в штаб обороны!» – «Не желаю!» – ответил полковник. Как бы не замечая его ответа, я продолжал тем же тоном: «Донесение должно быть в штабе обороны к 6 часам вечера. Сейчас 5.30 часов. Значит Вы имеете в своем распоряжении еще 10 мин.», и с этими словами я отошел на другой конец комнаты, чтобы не мешать ему «опомниться». Подействовало! Минут через 5 Максимович подошел ко мне и сказал: «Давайте пакет!» и спросил: «Винтовку брать с собой?» – «Обязательно, – ответил я, – этого требует штаб обороны». Инцидент был исчерпан.

Наш «бронепоезд» до Скороходова не доехал, но обосновался на ближайшей к нему станции (названия не помню), откуда делал вылазки вперед и вел артиллерийскую дуэль с таким же поездом Болбочана. Ежедневно расходовалось при этом до 200 патронов. Сошник орудия продолбил дыру в деревянной платформе, которая затем была заменена железной (что надо было бы сделать с самого начала!). Затем случилось происшествие.

К нам в штаб еле волоча ноги явился хорунжий (прапорщик и подпоручик вместе по новой табели о рангах) и доложил, что поезд погиб и только он один спасся и пешком добрался к нам. В первый момент ему поверили, но во второй командир полка вспомнил, что наш подпрапорщик возил туда сегодня утром снаряды и вернулся всего лишь полчаса назад с докладом об исполнении. Выходило так, что он передал снаряды после бегства хорунжего! На вопрос, не случилось ли там чего, подпрапорщик ответил, что утром произошло нападение на поезд, но было отбито без потерь, за исключением пропавшего хорунжего.

«Хорунжий! – сказал командир полка несчастному беглецу. – Потрудитесь сейчас же вернуться обратно!» Хорунжий с трудом поднялся со стула, любезно предоставленного ему, как единственному спасшемуся, и ушел. Мне было его очень жаль: после такого похода повторить его в обратном направлении!

Потом мы узнали, что там произошло. Утром офицеры пошли на станцию позавтракать и, конечно, без оружия! Пехотная группа противника подошла к станции и поставила пулемет на водокачку, находившуюся в линии с платформой. Когда офицеры, покончив с чаепитием, показались на платформе, пулемет открыл огонь и отрезал им путь к поезду. Тут именно злополучный хорунжий посчитал, что все пропало, выбежал на противоположную сторону станции и, сделав крюк, пришел к нам.

Однако 2–3 офицера, выскочив тоже на противоположную сторону станции, сделали то же обходное движение, но к поезду, вооружились и открыли огонь по водокачке. Пулемет замолчал, и противник исчез. Но случай этот показал, что противник не намерен ограничиваться только артиллерийской дуэлью (что, впрочем, было ясно и раньше).

25 ноября наши казармы обошел генерал-майор Купчинский, дотоль нам неизвестный (говорили, что он б[ывший] начальник полтавского кадетского корпуса)[82], и увел с собой почти всех наших офицеров, остался только штаб полка, генерал Чуйкевич, полковники и еще кой-кто. Ясно было, что предвидится операция в небывалом масштабе!

Итак, 26 ноября, где-то на восточном берегу Воркслы, находились наши «главные силы»: отряд генерала Купчинского, две запряженные пушки 31-го и 33-го артиллерийских полков, две сотни «державной варты» (государственной стражи) и «бронепоезд». Где именно и что они там делают, штаб 32-го артиллерийского полка не знал и ничего не предполагал.

2. Полтавский бой – 27.11.1918

27 ноября утром, чуть рассвело, меня разбудил дневальный у ворот полковник Чуйкевич и доложил, что в Красные казармы вошла какая-то воинская часть, разоружила офицеров и распустила их по домам[83]. Некоторые из них, с чемоданчиками в руках, проходили мимо него, и он с ними разговаривал.

Это означало, что минут через 15 эта «воинская часть» может быть и у нас! Я разбудил офицеров и вызвал к телефону бригадного адъютанта капитана Ващенко-Захарченко[84]. На мой вопрос (без упоминания о разоружении): «Какая воинская часть вошла в Красные казармы?» – он, разбуженный телефонным звонком, конечно, не мог ответить и сказал, что запросит штаб обороны, а я добавил, что приду к нему (управление бригады было поблизости).

Когда я пришел, адъютант сообщил мне ответ штаба обороны: «Вероятно, наша». – «Зачем же она разоружила офицеров?» – спросил я. Адъютант вызвал снова штаб обороны и, ни о чем уже не умалчивая, повторил то, что я ему рассказал. Штаб ответил, что «пошлет узнать, в чем дело», а я пошел на квартиру своего командира