Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

занято наше начальство. Генералы с чинами своих штабов сидели за большим столом и разговаривали об «испанке[86]». Одни были того мнения, что «испанка» – та же инфлуэнца и что только погоня за сенсацией сделала из нее какую-то «испанку», тогда как другие доказывали, что это разные болезни, и разбирали подробно и монотонно, чем эти болезни отличаются одна от другой. Меня это не интересовало, и я вышел в коридор.

Телефон в коридоре действовал. Офицеры, имевшие телефон дома (в том числе и мой командир), подходили к нему и разговаривали со своими семьями. Время от времени к нему подходили и чины высших штабов. Их интересовало заседание германского «совдепа», которое должно было определить нашу судьбу: берут они нас под свою охрану, или нет?

Стало также известно, что в Красных казармах заседает вновь образовавшийся Военно-революционный комитет, под председательством некой мадам Ропсман[87] (конечно, не украинки!). Это сильно пахло большевизмом! Естественно, что, до поры до времени, пути этой «прекрасной дамы» и полковника Болбочана совпадали, но затем должны были разойтись. В какую сторону?.. В общем, все сведения не располагали к оптимизму. Уже поздно вечером стало известно окончательное решение немецкого совдепа: взять под свое покровительство генерала Слюсаренко, а остальных предоставить их участи!

Генерал покинул здание, вероятно, каким-нибудь боковым выходом, так как я этого не видел. Предполагаю, что некоторое количество прочих офицеров воспользовались случаем «примазаться» и тоже исчезли. Жандармы ушли с лестницы. Запорожский хорунжий то уходил вниз, то возвращался и убеждал нас сдаться без всяких условий. Иного выхода и не было: не начинать же все сначала? Хорунжий был теперь хозяином положения и, сознавая это, в веселом настроении.

Итак, мы сдались! На это хорунжий сказал: «Ваше счастье: только что получена телеграмма полковника Болбочана, я прочитаю ее вам», и прочел следующее: «Офицеров, сдавшихся добровольно или недобровольно, не оказавших сопротивления или оказавших вооруженное сопротивление, обезоружить и распустить по домам, обязав подпиской о невыезде из Полтавы, впредь до дальнейших распоряжений» (передаю смысл телеграммы), и, прочитав, улыбнулся, видя удовольствие на наших лицах. Затем он сказал: «Пусть каждый из вас напишет себе пропуск, я подпишу, сдайте оружие и идите домой. Завтра на улицах лучше не показывайтесь, пошлите «жинку, чи дiтину» посмотреть, нет ли каких, вас касающихся объявлений».

Мы сдали оружие, написали себе пропуски на бумажках, какие нашлись, хорунжий подписывал. «А печать?» – спросил кто-то. «Какая может быть печать в бою? – ответил хорунжий. – Нет у меня никакой печати!» Итак, мы вышли без печатей. Подполковник Свешников шел к себе домой, а я – к нашему технику, т. е. в ту же виллу.

Было уже около 11 часов вечера. Мороз был трескучий. Площадь была пуста, но на каждом перекрестке улиц были группы запорожцев, по 3 человека, которые «танцевали», стараясь согреться. Первые две группы видели, откуда мы вышли, третью мы убедили, что пропуска не фальшивые, но на углу Екатерининской улицы этого сделать не удалось, нам ответили: «Да, возможно, что и так, но печати нет!» Мы были арестованы и приведены в штаб нашего собственного полка.

Когда нас ввели, трещал телефон. Наш подпрапорщик, сидевший за столом, взял трубку, и мы услышали: «У телефона командир полка!» Это было сказано таким тоном, как будто бы подпрапорщик никогда ничего другого и не делал, как только командовал полком! Это мне сразу не понравилось. Но подполковник Свешников толкнул меня и прошептал: «Протекция!» Я этого не думал.

Мы показали свои пропуски. «Печати нет!» – заметил подпрапорщик. «Но Вы же нас знаете!» – возразил мой командир. – «Да, именно знаю, и потому отправлю вас в Военно-революционный комитет!» Тут патруль привел в штаб командира пехотного полка, которого я встретил утром на улице. Он был, по-видимому, очень упорным человеком: не довольствуясь утренним разоружением в Красных казармах, пришел в штаб обороны и теперь был разоружен вторично! С ним был пехотный офицер.

Подпрапорщик назначил конвой: 3 конных и 4 пеших и приказал старшему вести нас в Красные казармы. Казалось, что знакомства с мадам Ропсман нам не избежать! Нас повели. Проходя мимо германской казармы, я подумал: не вскочить ли мне туда? Однако дневальный у ворот всего вероятнее выбросил бы меня обратно, и тогда я бы дал повод конвою застрелить меня при попытке к бегству! Мысль была отклонена.

В Красных казармах нас направили к начальнику казарм. Мы вошли гуськом, по старшинству чинов, в длинную узкую комнату. У окна за столом сидел офицер, на столе горела свечка (электрическое освещение в этой части города почему-то не действовало).

Офицер повернул голову в нашу сторону и сказал: «А, господин полковник!» «Вы… Вы – начальник казарм?» – с крайним изумлением ответил полковник. Офицер поклонился: «Имею несчастье им быть!» Протекция? Мы предъявили свои пропуска. Он посмотрел на них и сказал: «Случайно мне эта подпись знакома. Вы – свободны!»

«Хорошо Вам сказать “свободны”! – возразил полковник. – Но едва мы выйдем на улицу, первый же патруль приведет нас обратно. Поставьте нам печать!» «Откуда я ее возьму?» – сказал начальник казарм и, подумав, добавил: «В таком случае, переночуйте здесь, а утром пойдете домой».

«Послушайте, – сказал полковник, – я живу почти напротив казарм – Вы знаете где. Дайте мне конвой, который бы довел меня домой» «Мы тоже живем недалеко, – присоединились к полковнику и мы. – Тот же конвой мог бы отвести нас!» «Хорошо!» – решил поручик, позвал трех человек и приказал им: «Отведите г.г. офицеров домой!» Итак, к знакомству с мадам Ропсман дело не дошло!

Конвой взял нас под свое покровительство. Патрули на углах улиц кричали: «Кто идет?», конвойные отвечали: «Свои!», и мы благополучно прибыли к местам назначения. Я прошел в комнату к технику, который был в постели. Я расположился на диване. Была ровно полночь! Я подумал, что завтрашний день будет, пожалуй, похуже сегодняшнего, но раздумывать над этим было бы бесполезно. Я моментально заснул и проснулся только в полдень следующего дня.

3. После боя

28 ноября жена командира полка пошла на разведку в качестве той «жинки чи длины», которая должна была посмотреть, что делается в городе, а одновременно и принести обед для всех нас. В городе было спокойно, и никаких объявлений, которые касались бы нас, не было. Когда же кончили обед, в комнату ворвался сияющий хозяйский сын и сообщил приятную новость: в Полтаву прибыл Болбочан, арестовал «Военно-революционный комитет». Мадам Ропсман «одержала шомполiв» (т. е. была выпорота шомполами) на дворе Красных казарм, а затем весь комитет был посажен в тюрьму, а содержавшиеся там офицеры, над которыми Ропсман