Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

исчез без следа! Одним словом – дезертировал. И вот теперь Строев высказал нам свое мнение, что это не должно остаться без наказания: если наказать его Гетман не успел, то пусть это сделает Петлюра! С точки зрения высшей справедливости, это все равно. Мельников и я согласились, что это разумная идея, и мы снова подошли к председателю.

Преподнести ему дело в таком виде, как было сказано выше, понятно, не годилось, и мы попытались отделаться общими фразами, что, мол, капитан не кажется нам ненадежным, так как мы его не знаем и ручаться за него не можем (добавлю, что он был какой-то другой бригады, я даже не помню его фамилии). Председатель остался неудовлетворенным: он хотел фактов, а не предположений. Но все-таки сказал, что наведет справки, и записал фамилию, которую мы тогда помнили.

Между тем адмирал Римский-Корсаков довел свой отряд до Дарницы под Киевом и сдался там Правобережной армии! Путь на Киев был свободен. Теперь моей главной целью было попасть в Киев, ибо, хотя Гетмана там уже не было, но была моя жена, которую я предусмотрительно не взял с собой в Полтаву, не считая удачным «соваться в воду, не зная броду» и тем поставить жену, быть может, в критическое положение. Действительность подтвердила мои опасения.

Германии не удалось после снятия большей части своей армии с Восточного фронта закончить войну на Западном фронте победой. Наоборот ее поражение обозначалось с каждым днем яснее. С падением Германии должна была неминуемо пасть и Украина, если Гетман не успеет создать к тому времени настоящей армии, против чего, однако, были сами немцы, а потому наши 8 корпусов так и оставались «мифическими».

Затем, положение офицеров в Полтаве оказалось ниже всякой критики: нанять квартиру было невозможно, так как город состоял из небольших домов, построенных каждым домохозяином только для себя. Мы сперва были помещены в какой-то школе, и только позже была составлена квартирная комиссия, которая могла найти только отдельные комнаты. Размеры жалования были удручающие. Я получал 450 руб. в месяц, из которых платил 100 руб. за комнату для одинокого, с такой «обстановкой», что ее не стоит и вспоминать. Одно из стекол окна, выходившего на улицу, было разбито и заклеено белой бумагой. Преимуществом комнаты было то, что она была близко от штаба и между ним и комнатой командира полка, который жил с семьей на той же улице в недалеком соседстве. Заклеенным же окном я пользовался для указания своего адреса, и на вопрос, где я живу, отвечал: «Знаете окно, заклеенное белой бумагой?» – «Знаю», – следовал ответ. – «Ну так вот, в этой комнате я и живу!»

Командир полка, проходя по утрам в штаб, стучал мне в это окно и говорил: «Вставайте! Я иду в штаб!» После этого я вставал, кипятил воду на примусе, пил «крокодилий» чай (из сушеной моркови) с хлебом и тоже шел в штаб: дела, ведь, не было никакого, и торопиться не было нужным!

Обедала наша группа сперва у вдовы, матери нашего (32-й бригады) офицера, который, по недоразумению, был взят в плен австрийцами, вместе с прочими офицерами двух наших батарей, в городе Хотин, Бессарабской гу[бернии], где эти батареи демобилизовались, и из плена еще не вернулся. Цель этих обедов была двойная: нам – пообедать, а вдове с двумя взрослыми дочерьми – помочь. Обеды состояли из супа и котлет различной формы и ухудшались с каждым днем! Через неделю-две нам стало ясно, что это семейство старается получить не только свои обеды бесплатно, но на наши же деньги и одеваться и развлекаться! Так далеко наша благотворительность идти не могла – мы отказались от обедов и стали посещать различные столовые, гл[авным] образом вегетарианские. На ужин я пил топленое молоко с хлебом. Если добавить к этому табак, то от моего жалования не оставалось для жены ни копейки!

Были среди нас, конечно, и семейные, напр[имер], мой командир полка (700 руб. в месяц), затем – подполковник Решетников, командир 1-й батареи (500 руб.), может быть и еще кто-нибудь. Но у них, возможно, оставались еще кое-какие вещи, которые можно было «загонять», тогда как все мое имущество погибло еще в 1914 году, сразу же по уходе бригады на фронт: бригадные склады были разграблены местными жителями, а их охрана – ополченцы, оказалась несостоятельной. Так или иначе, но семейные бедствовали. Офицеры б[ывшей] 9-й бригады (полтавской) были, конечно, в лучшем положении: у них сохранилось все, что они имели в мирное время! Но «сроки» приближались и для тех, и для других[95]!

В Киеве существование моей жены было гораздо более комфортабельным и менее зависящим от режимов. Квартира старой тетки-вдовы была очень уютной и хорошо обставленной (тетка имела вкус!), включая «нашу» комнату, и находилась в хорошей части города, возле Михайловского монастыря, снесенного впоследствии большевиками. Местоположение квартиры имело и некоторые неудобства: при сменах режима на площади между Михайловским монастырем и Софийским собором происходили, обыкновенно, уличные бои. В январе 1918 года, при взятии Киева Муравьевым, в квартиру попали четыре 3-дюймовых снаряда, но большого вреда, к счастью, не принесли, дело оказалось поправимым. Пострадала квартира и от взрыва в Печерске в июне 1918 года, когда почти во всем Киеве вылетели стекла в окнах. Из-за недостатка стекла после взрыва двойные рамы пришлось превратить в одиночные, но все-таки ни одно окно не оказалось заклеенным бумагой!

Жена служила кассиршей в городском ломбарде, учреждении нейтральном для всех политических направлений, и таким образом, в случае какой-нибудь катастрофы со мной, не оказалась бы в безвыходном положении в чужом городе. В Киеве же служили на гражданской службе два ее брата и несколько иных родственников, было и много старых знакомых, что тоже имело значение и, наконец, расстояние Киев – Полтава равно только 300 км с поездами прямого сообщения, так что я успел два раза побывать в Киеве в отпуску и довести число дней совместного жительства с женой до 52-х (как я уже упомянул выше). Конечно, было бы очень желательно поехать в третий раз, но отпуска были воспрещены!

Капитан Кременецкий[96] не менее меня стремился в Киев. У него тоже была там жена – правда, не его, а другого офицера 32-й бригады, ушедшего от нас с объявлением мобилизации, а ныне находившегося в бедственном положении. Таким образом, жена, старая любовь Кременецкого, осталась ему в полное владение. Но тут нас обоих чуть не постигла катастрофа: мы оба были назначены на запорожский «бронепоезд[97]», который должен был уйти в харьковском направлении на войну с большевиками