Могучий Русский Динозавр №5 2024 г. - Литературно-художественный журнал

размыло дамбу и смыло среди ночи бо́льшую часть посёлка. Сообщение об этом оставило неприятный осадок, но глубоко переживать о судьбе неизвестных людей не получалось – эта новость практически ничем не отличалась от тех, что ежедневно льются на голову со всех площадок.

– Ну что, Анечка, пошли в полицию сдаваться! – бодрясь, отрапортовал Кирилл, после того как с пищей было покончено. За время, вынужденно проведённое рядом, он исподволь привязался к своей новой знакомой. Жаль было осознавать, что теперь их пути должны разойтись.

Девушка смущённо пожала плечами и неопределённо улыбнулась. Даже в его одежде, явно ей слишком просторной, в его шлёпках и шапке она была очень милой.

Опорный пункт их встретил тишиной и запустением. Только дежурная у входа остановила нелюбезным:

– Вы куда? Никого нету, все на устранении ЧС. Срочное у вас?

Пока молодые люди осмысливали вопрос, зазвонил телефон.

– Слушаю, – вежливо и почти ласково ответила она в трубку переменившимся голосом.

Её разговор занял минут десять. К концу беседы во дворе припарковался уазик.

Аня, внимательно и тревожно посмотрев в окно, побледнела и срывающимся голосом прошептала Кириллу на ухо:

– Я… вспомнила… кое-что… бежим… Бежим!

– Так что там у вас?! – остановил их женский голос, снова ставший властным.

Кирилл схватил дёрнувшуюся к выходу Аню под руку, предостерегая от глупости.

– Ничего срочного, – ответил он непринуждённо. – У друга велик тут спи… украли, то есть! Мы позже заглянем, а то сейчас у вас и так, я смотрю, дел полно…

Под удивлённым пристальным взглядом дежурной они покинули помещение и прошли мимо служебного внедорожника, возле которого задумчиво курил, встав в кружок, весь его экипаж.

* * *

Аня успокоилась только в электричке. Билеты на всякий случай взяли в другую сторону – с тем, чтобы потом пересесть на автобус. По дороге она задремала, доверчиво положив голову Кириллу на плечо.

Аккуратно, чтобы не разбудить её, он достал телефон и открыл чат с несостоявшимися попутчиками.

Сообщения вроде: «Ну и пошёл ты, мудила!» – постепенно сменились тревожными вопросами, как у него дела, и жив ли он вообще.

«Глянь, жесть какая. Ты ведь там где-то? Такое, как ты, не тонет, но… давай там аккуратней, что ли. Отпишись, как сеть будет!» – гласило последнее сообщение от Макса.

В прикреплённой видюшке был репортаж о том самом посёлке, только вчера погибшем где-то рядом. Похоже, больше всего оператору понравился кадр, на котором он задержался особо: течение медленно тащит прочь большую чёрную машину, украшенную цветами и лентами.

«Не ссыте, ребзя, всё шикардос! Огнище погодка! Решил подольше отдохнуть от вас», – написал Кирилл в чат, чувствуя, как мурашки медленно ползут вверх по спине.

Юрий Кузин

Ёлоп

Иллюстрация Екатерины Апенько

Я взглянул на часы – массивный командирский хронометр, болтавшийся на моём узком запястье. Я купил его у Гошки, соседа по парте, разбив копилку о дверной косяк. Целый час мы выстраивали полки́ из медяков, а кроме денег я отдал приятелю ещё и альбом с марками, ведь часы, как оказалось, ещё и светились в темноте.

– Хочешь секрет? – загнал меня Гошка в кладовую и, погасив ночник, поднёс «командирские» циферблатом к моим глазам. – Гляди, как горят!

– Ага…

– А почему, знаешь?

– Батарейки?

– Балда… Плавники это удильщика глубоководного… Их в Марианской впадине по пальцам пересчитать.

– Подумаешь, – скривился я, прикидывая, во что мне обойдётся эта вещица.

Но то было год назад. А сегодня я был полноправным хозяином «луковицы» – водостойкой, небьющейся, с надписью «Заказ МО СССР» на циферблате.

Стрелки указывали на пять утра.

Тихо, как вор, я стянул шорты со спинки стула и, натягивая их, пританцовывая на одной ноге, подошёл к окну.

Утро теплилось, но даже в этой грохочущей синеве я увидел, как пляшет моя грудь, – впалая, как у дистрофика, – и в ужасе подумал: «А что, если я умру? Что, если и сердечко моё вот так же пустится в бега?»

Холод половиц обжёг пятки, и я подумал, что было бы глупо простудиться в такой день. Но больше, чем свалиться с температурой, я боялся, что мысль о «драконе» выскользнет из моей головы и покатится по комнате, гремя и подпрыгивая, как пятак. Я знал, что трезвон разбудит мать и что, заспанная, неумытая, со свалявшимися волосами, она обрушит на мою стриженую голову свою натруженную руку. Вот тогда всё коту под хвост. Вот тогда-то душа моя и предстанет перед её суровым взором ворохом наспех сшитых страниц. Всё, что я впишу в этот блокнот, все мои каракули мать расшифрует и пронумерует. Она прочтёт меня от корки до корки. Она узнает всё о побеге, который я затеял, и о доме в тени старых лип, куда цыгане привезут «дракона» этим майским утром и где меня напрасно будут поджидать грузчики. Я знал, что, если мать посадит меня под замок, пяткам моим не сверкать у дома тётушки, когда «змия» станут поднимать лебёдками на второй этаж. И тогда пиши пропало, тогда мне не увидеть, как чумазые, полусонные грузчики, чертыхаясь и пыхтя цигарками, зажатыми между кривыми и редкими зубами щербатого рта, впихнут «трёхлапого» в окно, не услышать проклятий, которыми «лежебока» станет сыпать при каждой царапине на его смоляной, как воронье перо, чешуе.

Я топтался у двери ни жив ни мёртв, боясь, что мысль, обронённая мной, разбудит квартал. Но мать даже не пошевелилась, когда, взобравшись на табурет, я стянул с гвоздика ключ и вставил бороздкой в замочную скважину.

В шесть я выбежал из дома. А без четверти семь «КамАЗ» с «рептилией» нагнал меня у ворот парка, куда я юркнул, чтобы срезать путь.

Мы двигались ноздря в ноздрю. Но то ли от недосыпа (всю ночь я таращился на часы), то ли от немощи (весной губы мои покрывались авитаминозными корками, ресницы спутывала дрёма, а фантазия пускалась во все тяжкие), очутившись в медвежьем углу парка, я впал в ступор. Я не знал, метаться ли в поисках выхода или упасть ничком на чёрную, пахнущую перегноем клумбу, пока бодрый милицейский пёс не уткнётся холодным шершавым носом в моё бледно-землистое лицо. Страх стреножил волю, но и придал сил. Я стал плутать. А когда, озябший, с разбитыми в кровь коленками, я очутился у особняка, взятого под стражу голыми, почерневшими за зиму липами, хвост ящера уже торчал из двери балкона, как вымазанный в чернике язык, которым гигант, казалось, дразнил меня за нерасторопность.

Подойдя к дому, я заревел – громко, протяжно, точно баржа, севшая на